Главная      

      

Несмотря на большое влияние, которым, начали считать, я обладаю, я мало с кем виделась; мое положение было не из тех, которые обычно привлекают женщин. Раздосадованные вниманием короля ко мне, которое они вслух порицали и которому некоторые из них тихо завидовали, они даже не пытались скрывать поступков, на которые эта досада их толкала; ведь они были уверены в поддержке Мадам и одобрении королевы-матери. Конечно, неприязнь этой правительницы ко мне была вполне оправданной, но неприязнь Мадам и многих других я оправдать ничем не могла, и молодая королева не одобрила бы тех объяснений ее, которые они сами себе давали. Но все это нисколько не прощает мне каждой из моих провинностей. Порицание, которому я подверглась, было более чем заслуженным, хотя истинные причины его и не внушают доверия, а люди, которые разносили слухи обо мне, кажутся мне не достойными своего положения. Я скажу еще, что я не была уже так чувствительна к этому, как раньше; честь все еще была дорога мне, хотя я сама ее и лишилась; но мой позор, который перестал быть тайным, стал менее горьким для меня. Печальна судьба грешного сердца, которое находит удовольствие в своей грешности! Так вышло, что поневоле, желая лишиться сожалений, не лишаясь того, что стало их причиной, я вообразила что-то, умеряющее их. Непредвзятый взгляд на мое положение даже позволил бы мне не уважать тех, кто отказывал мне в уважении, но я в душе если и не оправдывала их, то, по крайней мере, не считала свое поведение недостойным, оставив их суждения на их совести. Таким образом, как видите, я создала себе некий род невинности на свой лад. Мы так сильно нуждаемся в добродетели, что, когда мы теряем настоящую, мы придумываем себе такую, от которой не отступимся охотно. Жалка победа, которую я пыталась одержать! Ибо, когда я ее заполучила, она была не наградой моей силе, а следствием слабости моих врагов. 

Король не мог не страдать от того, что все постоянно болтают о нем и о той, что ему дорога; и без предостережений, которые он предпринимал из-за своей матери, его досада вылилась бы в ощутимой манере против тех, кто был ее причиной. Он сказал мне однажды вечером: «Что же вздумали эти люди, нападать на вас? Будто эти дамы не могут сами стать предметом своих насмешек? Нет ли у каждой из них интрижек в стороне от их мужей, и не грешат ли они вдвойне, делая то, что они делают?» Тут он рассказал мне все, что до него дошло о самых злоязыких.

Г-жа де Келюс, одна из них, была так сильно влюблена в председателя Томбонно, что следовала за ним повсюду, так что ее больше не называли иначе как «госпожа председательница». Г-жа де Витре добивалась г-на де Вивонн и была чересчур ревнива. Г-н де Вивонн, большой весельчак по натуре, сыграл с ней шутку, из-за которой мы долго забавлялись на ее счет, это правда. Он был тесно связан с аббатом д’Энтраг, моим родственником, очень хитрым и находившим удовольствие в ссорах. Г-н д’Энтраг, хорошо сложенный человек, бледный, с приятным лицом, имел, как все знают, странное пристрастие переодеваться в женщину. Он носил кружевные чепцы, фонтанжи, множество лент на своем корсете, украшенный плащ и рукава. В одно прекрасное утро г-н де Вивонн вывел его в этом наряде, слишком фривольном для духовного лица, и отвел его… куда? На Пляс-Рояль, где, как он знал, находится г-жа де Витре. Аббат был неузнаваем в этом костюме. Г-жа де Витре увидела своего возлюбленного, подающего руку незнакомке; тут-то она и пришла в ярость; она пошла навстречу г-ну де Вивонн, осыпая его самыми оскорбительными упреками. Г-н де Вивонн, который знал, с кем имеет дело, и который не ожидал такого поворота событий, быстро улизнул, оставив д’Энтрага разбираться с красоткой. Настала его очередь, и она щадила его не больше, чем его мнимого сообщника. Так как он не говорил ни слова в ответ на все поношения дамы, она закончила тем, что сдернула с его головы чепец, бросив его ему в лицо, и не удовольствовалась бы одной этой бравадой, если бы ее подруга, которая присоединилась к ней в тот момент, не крикнула ей: «Э! госпожа де Витре, оставьте уже свою ярость; разве вы не видите, что ваша соперница — не кто иной, как аббат д’Энтраг!» Нет нужды говорить, что за сцену устроила г-жа де Витре. Вот такие люди не жалели для меня пренебрежительных мин! Г-жа де Субиз важничала передо мной по другой причине. После ее ссоры с г-ном д’Юмьер она сблизилась с молодым принцем де Куртене, который, несмотря на свое происхождение, занимал положение при дворе. Этот принц, старший из рода самопровозглашенных потомков Людовика Толстого[1], долгое время требовал признания себя как принца крови. Король, по причинам, которых я так и не узнала, отказывал ему. Г-жа де Субиз, которая, видимо, уже внушила себе мысль о моем влиянии, и которая даже представить не могла, что мне противно его использовать, пожелала, чтобы я поговорила с королем о ее протеже. Я не сделала этого, ведь я полагала, что должна оставаться в стороне от таких дел. Тогда она ввязалась в заговоры графини де Суассон. Возвращаясь к принцу де Куртене — я думаю, что он был бы не способен исполнить ту роль, которую г-жа де Субиз хотела для него заполучить. Выражение его лица, хотя и достаточно красивого, очень хорошо давало понять, что он такое. Г-н кардинал Мазарини некогда намеревался выдать за него одну из своих племянниц; но до свадьбы он захотел сам проверить, на что принц способен. Он взял его с собой в Сен-Жан-де-Люз, на Пиренейские совещания. Бедный молодой человек не сумел воспользоваться случаем; но, вместо того, чтобы показать себя настоящим принцем ради собственной выгоды и чести семьи, он все время своего пребывания там провел с пажами г-на кардинала, играя и беседуя с ними и участвуя во всех их затеях. Вот, я думаю, истинная причина того, что он до сих пор остается в стороне. Однажды, когда он громко сказал, что не понимает, почему король Франции не желает дать дело дворянину из столь же благородного рода, как королевский, г-н де Лозэн со своей оригинальной наивностью рассказал ему все, что от него тщательно скрывали, причем в таких необдуманных выражениях, что принц почувствовал себя оскорбленным и потребовал объяснений. Дело имело бы последствия, если бы г-жа де Валентенуа не запретила г-ну де Лозэн обнажить шпагу. Чего только не рассказывали о романах этого г-на Пегилена, и чего еще не рассказали! Он стал тогда так же послушен, как раньше был горд и непреклонен. Сказать по правде, любовь, которую он испытывал к своей кузине, г-же де Валентенуа, сбила его с пути. В этом чувстве было что-то, достойное уважения: оно жило в нем с детства, и то, как тосковал г-н де Лозэн, когда его возлюбленная вышла замуж, подтверждает, что его чувства не были наигранными; ему платили тем же, и его было бы не в чем упрекнуть, если бы его не обуяла ревность. Он повсюду тенью следовал за своей кузиной, докучая этим Мадам, придворной дамой которой была его кузина. Мне вспоминается, что в одну из поездок дома Месье в Фонтенбло я заметила одного форейтора, который показался мне знакомым и счастливое лицо которого меня удивило. Я поделилась своим удивлением с Монтале, которая выслушала меня, смеясь, и сказала мне: «Неужели вы настолько слепы, что не узнали г-на де Пегилен? Заставьте его хоть еще две сотни лье проехать, но он не уступит места. Посмотрите, кто сидит в карете, которой он правит». Там была его кузина. Меня растрогал этот знак любви; и хотя мне впоследствии приходилось серьезно жаловаться на г-на де Лозэн, за этот поступок я всегда относилась к нему со своеобразным уважением. Я также не сомневаюсь, что это и помогло ему позже заслужить благосклонность Великой Мадмуазель, которая всегда любила романтику. Г-н де Лозэн не единственный, которого можно отметить за изобретательность. В большинстве своем молодые дворяне, чтобы увидеться со своими дамами, выдумывали способы один причудливее другого. Я расскажу об одном приеме, придуманном братом г-жи де Валентенуа, г-ном де Гиш. Нижеследующий случай имел место накануне дня, когда граф де Гиш должен был отправиться в ссылку в Лотарингию по требованию Месье.

Тогда был зимний вечер; Мадам решила устроить “media-noche”. Месье сказал, что он не придет, чем Мадам вовсе не была рассержена. Это был день перед сочельником, и было решено сдвинуть ужин на час позже. Компания вышла многочисленная, собрались все фрейлины, м-ль де Пон, м-ль де При, м-ль де Шемро и недавно прибывшая м-ль д’Артиньи. В тот вечер я впервые увидела м-ль де Тоннэ-Шарант вместе с ее братом, маркизом де Вивонн, тем самым, которого я только что упоминала выше. По своему обыкновению, он был сама любезность весь вечер, щедр на фразочки, смешившие его сестру, также очень остроумную, но слишком уж язвительную; вместе они великолепно поддерживали репутацию остряков, сохранявшуюся за семьей Мортемар долгие годы; но вернемся к тому, что я собираюсь рассказать.

Входя, я заметила высокую женщину в широкой накидке, скрытую черной вуалью. Эта женщина постоянно вставала поперек дороги, не говоря ни слова. Всем было любопытно, кто же это может быть. Некоторые, несомненно, предупрежденные, со смехом отвечали: «Это гадалка». М-ль д’Артиньи, которую я расспрашивала, ничего об этом не слышала; и я, увидев по лицу г-на де Лозэн, что он знает отгадку, направилась к нему с вопросом, когда г-жа де Валентенуа, заметив, что он двинулся в мою сторону, пошла навстречу ему и таким образом помешала ему поговорить со мной. Мадам, от которой не укрылось общее любопытство, сказала нам, указывая на не двигавшуюся высокую фигуру, что она решила развлечь компанию с помощью особы, которая предсказывает будущее человека по линиям на руке и чертам лица. Потом она обратилась с несколькими словами на иностранном языке к гадалке, которая подошла ко мне. Я сперва отказалась дать ей руку; но остальные настаивали, и я в конце концов согласилась, краснея не столько от того, что мне скажут, сколько от ощущения прикованных ко мне взглядов. Цыганка сообщила мне, не снимая вуали и пытаясь изменить свой голос (из-за чего я и заподозрила обман), что я должна готовиться к множеству препятствий в исполнении задуманного мной, и что я навлеку на себя гнев и ненависть могущественных людей. Я ответила на предсказание, что я не знаю, какие мои замыслы она имеет в виду; что у меня нет таких, какие могли бы счесть недостойными; и что касается гнева и ненависти людей, которыми мне угрожают, — эти люди, очевидно, несправедливы, потому что не говорят мне, что нужно сделать, чтобы их смягчить. Мой ответ вызвал улыбку у одних и удивление у других. Я ясно видела, что не такого ответа от меня ждали, до того застенчивой и смущенной я обычно им казалась. По знаку Мадам цыганка пошла дальше по кругу и остановилась перед м-ль де Пон, которой, похоже, было интересно узнать, что же ей расскажут, потому что я показалась ей удивленной своим предсказанием. Рассмотрев ее лицо с очень близкого расстояния, гадалка ей сказала: «Прекрасная мадмуазель, синева ваших глаз покоряет сердца, и вы однажды увидите у ваших ног величайшего короля всего мира”. Мадам нахмурилась, услышав эти слова, как и м-ль де Шемро, усевшаяся рядом со мной. Г-жа де Валентенуа тогда сказала, что уже довольно женщин, пора гадать мужчинам. На этом, несмотря на возражения г-жи де Суассон, желавшей, чтобы ей немедленно предсказали ее судьбу, наша гадалка подошла к г-ну де Лозэн. Ему было сказано, что есть некая дама, чью благосклонность ему будет легко завоевать, но пусть он помнит, что двор — опасное место, и пусть он не соперничает с теми, кто сильнее него, и пусть даже не подает виду, потому что она, цыганка, знает людей, наказанных за проявления чувств, в то время как многие другие хитрецы, постигшие искусство притворства, оставались спокойными и уверенными. Это предсказание вызвало аплодисменты, и я не ошиблась, чувствуя, что это предсказание исполнят; это меня немного тревожило и помешало расслышать то, что было сказано принцу Марсильяк, который от этих слов рассердился, и г-ну де Вард, который велел ворожее замолчать. Молодой принц Марсильяк тогда был тайно влюблен в Мадам, и я не знаю, можно ли из произошедшего потом события делать вывод, что слухи, распространившиеся после того вечера о его любви, не имели под собой основания. Месье, разъяренный, как всегда, добился от короля, несмотря на отчаянные мольбы г-на де Ларошфуко, высылки принца из Парижа. Что до г-на де Вард, то я еще опишу, что сказала ему мнимая иностранка и что он так плохо понял. Я продолжу рассказ: подойдя наконец к Мадам, наша цыганка снова заговорила, пока ее не заставило замолчать внезапное появление графа дю Плесси, которое означало, что сейчас сюда придет Месье. При одном его имени наша гадалка выбежала из круга и со всех ног, как мужчина, рванула к потайной двери, куда за ней последовала Монтале. Беспокойство отразилось на лице Мадам; она встала, подошла к своему супругу, который ничего не заподозрил и очень любезно попросил нас продолжить наши развлечения, предложив даже в них поучаствовать; но выражение лица его напомнило нам Медузу Горгону, и мы перепугались. Вечер закончился так же, как и начался, то есть очень скучно. И хотя эта вечеринка дала мне пищу для размышлений, я назавтра уже и не думала о том, что произошло, когда я узнала от д’Артиньи, что граф де Гиш был замечен выходящим от Мадам в нелепом наряде. Так мои подозрения подтвердились, и я ясно определила пол и положение нашей гадалки.

---