Мадемуазель де Мортемар, Аббатиса де Фонтевро. – Её приезд ко Двору. – Монастырь. – Её успех при Дворе. – Её мнение об отношениях мадам де Монтеспан и короля. 

.

Моей второй сестре, мадемуазель де Мортемар, не повезло влюбиться в молодого мальтийского рыцаря, с самого рождения обречённого своей семьёй на безбрачие. Однажды он отправился в военный поход (это были морские баталии против турок и средиземноморских пиратов) и был убит алжирцами в одном из сражений. 

Горе мадемуазель де Мортемар было столь велико, что жизнь сделалась для неё невыносимой. Исполненная красоты, ума и совершенства, она оставила мир, в котором была любима, и в возрасте семнадцати лет приняла постриг в аббатстве Фонтевро. 

Она высказывала такое суровое неодобрение в адрес поведения мадемуазель де Лавальер, страстно осуждая все эти, по её словам, «придворные беспорядки», что с момента рождения герцога Мэнского я так и не съездила в монастырь, чтобы её навестить. Мы обе всячески стремились разорвать близкие отношения, и всё же мы этого не сделали.

Она была знакома с герцогом де Лорреном[1]. Он писал ей, уговаривая её поладить со мною, так что это могло пособить в дальнейшем его собственным делам. Желая угодить ему и, главным образом, в силу своей привязанности к принцу Карлу, сестра действительно написала мне, испрашивая моего посредничества и, как она выразилась, моей поддержки.

Монахини всегда стремятся казаться — и полагают, что в действительности являются — отстранёнными от мира. Но на самом деле о мирском величии они пекутся куда больше нашего. Мадам де Тианж[2] и её сестра охотно пожертвовали бы собственной кровью, чтобы увидеть мою племянницу невестой принца.

Однажды король сказал мне: «Маркиза де Тианж сетует, что я ещё ничего не сделал для вашей семьи. Аббатство Фонтевро как раз сделалось вакантным, и я собираюсь отдать его приорат вашей сестре-монахине. С этого вечера она — аббатиса де Фонтевро».   

Я поблагодарила короля как мне подобало, и Его Величество добавил: «Ваш брат немедленно станет герцогом. Я собираюсь назначить его капитаном королевских галер, а через одну-другую компанию он получит маршальский жезл».

«А как же я, сир? — спросила я, смеясь. — Что же, к довольству Вашего Величества, из всех этих наград и милостей получу я?»

«Вы, мадам?» — ответил король. — «Для вас я приготовил подарок моего сердца, а он отнюдь не бесценный. Однако, поскольку не исключено, что когда сердце это перестанет биться, вам, возможно, придётся поддерживать свой статус, — я решил дать вам очаровательное пристанище Петит-Бург, что около Фонтебло.

Новая настоятельница аббатства Фонтевро, теперь уже меньше заботясь о монашеском уединении, обустроила своё новое жилище самым роскошным образом. В великолепном экипаже она приехала поблагодарить короля и поцеловать его руку. С большой долей такта и достоинства встретила она пристальное внимание королевской семьи и Двора. Её манеры показали, что она была воспитана в высшем свете, и обладала всей тактичностью и утончённостью, которых требовало её положение, равно как и моё.

Когда она обняла меня, то вздохнула; однако тут же, опомнившись, объяснила это тем, что многочисленные торжественные приветствия и поздравления утомили её.

Это было незадолго до того, как к нам присоединился король, который сказал: «Мадам, я никогда не полагал, что в ношение монашеского одеяния много удовольствия. Теперь, вы должны признать, что дни в монастырском уединении кажутся чрезвычайно долгими для того, кто обладает остроумием и проницательностью».

«Сир», — ответила моя сестра. — «я охотно признаю, что первые пятнадцать или двадцать месяцев наводят тоску. Затем наступает уныние, потом — привычка; и только после этого освобождаешься от оков простых радостей бытия».

«Обрели ли вы хороших друзей среди ваших соратниц?»

«В подобном окружении», — ответила аббатиса. — «невозможно обзавестись привязанностью или крепкой дружбой. Причина этому проста. Если избранный вами компаньон отличается искренней религиозностью, он волей-неволей становится рабом всякого правила и предписания, и ему кажется кощунственным быть по-настоящему привязанным к кому-либо, кроме Него. Ежели вам не посчастливится встретить обладателя характера чувствительного, с ярким умом, который подходит к вашему собственному — то тогда вы придадите себя участи делить его скорбную печаль, сомнения и сожаления, и тоска его будет сказываться на вас, его горести вернут вашу меланхолию. Лишения порождают в сознании бесчисленные иллюзии, различные химеры, которые только можно вообразить, так что мирное уединение Господних дев превращается в самый настоящий ад, населённый призраками, которые стонут в муках!»

«О, сударыня!» — воскликнул король. — «Что это за картина! Что за зрелище вы являете перед нами!»

«К счастью», — продолжала мадемуазель де Мортемар, — «умные девицы в монастырях — редкость. В большинстве своём это бесцветные натуры, лишённые воображения и огня. Для подобных затворниц хороша любая страна и любой климат; их вялая, подавленная природа всякую веру сочла бы непреложной, всякую религию — святой и божественной. Пятнадцать столетий тому назад эти монахини были бы отличными девами-весталками, бдительными и исполненными смиренности. Всё, что им нужно — это воздержание, запреты, препятствия, вещи, противные природе. Следуя большинству религиозных предписаний, они полагают себя мученицами, достойными огромного вознаграждения; и кармелитка или же траппистка, изнуряющая себя власяницей, посмотрит на Бога как на ложь или зло, если, после таких жестоких мучений, Он тут же не раскроет перед ней врата Рая».

«Сир», — добавила аббатиса де Фонтевро, — «в моём аббатстве есть три монахини, которые причащаются через день, и которых моя предшественница не могла заставить снять с себя куски какого-то тряпья двадцатилетней давности».

«Думаете, вы сумеете с ними справиться, сударыня?» — спросил король, смеясь.

«Боюсь, что нет», — ответила моя сестра. — «Этими тремя никогда нельзя было управлять. Ваше Величество на троне, возможно, сталкивается с меньшим количеством трудностей, чем аббатиса или настоятель в своём монастыре».

Король был вынужден оставить нас, чтобы увидеться с одним из министров, но он оказал аббатисе честь, заметив, что нашёл её общество исключительно приятным, чего ему всегда недоставало.

Моя сестра изъявила желание увидеть мадам де Ментенон и герцога Мэнского; мы нанесли визит этой даме, которой очень понравилась аббатиса, что было взаимно.

Когда сестра увидела маленького герцога Мэнского, она воскликнула: «Как он красив! О, сестра, я души не буду чаять в таком племяннике!»

«Тогда», — сказала я, — «ты, должно быть, простишь мне, что я его родила?»

Она ответила мне:

«Когда я упрекала тебя, я ещё не видела короля. Когда видишь его, то понимаешь, что всё простительно, всё правильно. Обними меня, дорогая моя сестра, и давай не будем забывать, что я обязана тебе своим аббатством, также как и своей независимостью, благосостоянием и свободой».