Главная      

      

Как я ни спешила, все же я прибыла к Мадам только после ее свадьбы. Мне сказали, что само празднование было весьма посредственным и осталось почти не замеченным за визитами и поздравлениями. Тогда двор Мадам был одним из самых блестящих и щедрых на развлечения. Все лучшие представители обоих полов были там и состязались в красоте и великолепии. Там можно было увидеть м-ль де Крэки, м-ль де Шатийон и прекрасную г-жу де Валентенуа. Среди мужчин стоит упомянуть брата последней, графа де Гиш, который не уступал по красоте своей сестре. Все эти и другие люди каждый вечер собирались у Мадам, которая тогда жила в Тюильри, и время проходило в самых разных забавах. Стоит ли говорить, что и без любовных приключений там не обходилось?

По прошествии некоторого времени Месье и Мадам поехали в Фонтенбло, где находились Их Величества, и предались новым развлечениям. Король дня не мог прожить, не навестив Мадам; и так как это всех удивляло, учитывая ту ненависть, которую он проявлял по отношению к ее персоне до того, как она вышла замуж, люди не преминули зайти далеко в своих суждениях и сказать, что сейчас король влюблен в Мадам. Это наделало шуму. Королева-мать беспокоилась об этом и обсуждала это с Месье, который явно сильно ревновал. Я знала обо всех этих интригах от Монтале, с которой мы снова жили в одной комнате и которая держала меня в курсе всего. Если верить ей, то только от моего желания зависело мое участие в этих любовных приключениях, так как она не переставала мне повторять, что граф де Гиш на меня заглядывается, да и некоторые другие молодые люди тоже. Я позволила ей все это высказать и сделала вид, что смеюсь над этим, хотя в душе я была убеждена во влюбленности г-на де Гиш, потому что он не переставал добиваться моей благосклонности. 

Так продолжалось некоторое время; после чего король вдруг прекратил свои настойчивые визиты к Мадам, и стал чрезвычайно любезным с м-ль де Пон и м-ль де Шемро. М-ль де Пон была очень приятной молодой особой, к которой я чувствовала большое расположение. Она, как и я, только недавно приехала из провинции и тоже была новым человеком при этом дворе, не знавшим здешних правил; настолько новым, что она не замечала, как король за ней ухаживает. Что до Шемро, которая была одной из самых больших кокеток, — то она просто сияла; я ее сразу же возненавидела.

Это слово у меня вырвалось, надеюсь, мне его простят. Увы! То первое впечатление, которое год назад я получила в Блуа, совсем не изгладилось; я хранила его все это время, не открывая никому, и только приехав в Фонтенбло, я ощутила его еще более ярким и сильным, чем когда-либо. Но могло ли это быть иначе? Каждый день я имела возможность слышать и видеть его, то есть видеть саму привлекательность и слышать само благородство. К тому же я отдалась во власть этого очарования в полной уверенности, что могу не бояться быть замеченной. Какова вероятность того, что он снизойдет до меня, затерянной среди стольких приближенных к Мадам девушек, и что я осмелюсь поднять на него глаза? И, честно говоря, меня покорили не титул короля и не роскошь его положения. Я в этом видела лишь дополнение, которое было ему к лицу и которое будто бы было создано для него, но без которого он все равно остался бы первым среди мужчин. Чем дольше я смотрела на него, тем больше убеждалась, что ему ни в чем нет равных, ни в милости, ни в величии; и если я смотрела на остальных, находящихся там, даже самых превозносимых, чтобы сравнить их с ним, — я снова говорила себе «он создан, чтобы быть их правителем».

Вот как эта привязанность, которая сперва была всего лишь неким родом обожания, невинного и невольного, понемногу превратилась в любовь, более сильную, чем я сама, без которой я в конце концов признала мою жизнь невозможной.

Эту любовь еще усиливало то, что я должна была хранить ее в тайне от всех, внимательно следя не только за своими жестами и словами, но даже за самим молчанием с того момента, как я замечала его приближение; я ощущала странное беспокойство, которым не могла управлять и которое, как мне казалось, должно было всем раскрыть мой секрет. Тогда я готова была все отдать, чтобы оказаться за тысячу лье оттуда и спрятаться ото всех. И, однако, по странному противоречию, которое могут объяснить лишь самые мудрые, я весь день думала только о том моменте, когда он придет, и я считала часы и минуты с нетерпением, которое делало их длиннее века.

Так что видела я его или не видела, я была одинаково несчастна. Но вот что странно: даже в моих мучениях была какая-то скрытая сладость, делавшая их дорогими для меня и привязывающая меня к ним, поэтому я и говорю так. Я, даже не надеясь на будущее, легко отказалась от него в пользу своего тогдашнего положения, удовольствовавшись тем, что могу думать о своей любви и любить ради одной любви.

Несколько месяцев прошло в этих перепадах чувств, и никто еще не заподозрил, в чем причина той легкой грусти, которую я не могла скрывать. Монтале, которая не умела не задавать вопросов, говорила о графе де Гиш и считала его повинным в моей печали; это привело к новым ухаживаниям со стороны последнего, день ото дня все более невыносимым; тем не менее, я терпела их из боязни возбудить иные подозрения.

В это время в Фонтенбло проходили праздники; давали балет, где король и Мадам танцевали. Я не преувеличу, сказав, что этот балет был самым великолепным и изящным из всех, какие когда-либо ставились. Для размещения сцены был выбран берег пруда, и в то же время театр сделали открытым; благодаря этой задумке можно было видеть небо, которое в тот вечер было усеяно звездами, и поверхность пруда, казавшуюся горящей из-за множества свечей, отражавшихся в нем. Все эти красоты вызывали возгласы восхищения; но восхищение стало еще больше, когда вышли танцоры, хотя из уважения к ним их появление не должно было быть встречено ничем. Король шел во главе, представляя Весну[1] — и саму грациозность; все говорили, что Весна не смог бы найти никого более достойного себе на замену, а самые воодушевленные заверяли, что он вполне мог бы позавидовать.

Было бы несправедливо не похвалить графа д’Арманьяк и маркиза де Виллеруа, которые также сыграли свои роли в этом балете, названном «Балет Времен года». Там можно было видеть еще и г-на де Гиш и многих других, не уступавших друг другу в изяществе и обходительности. Граф де Сент-Аньян, придумавший этот праздник, получил свою долю похвал, как и превосходные скрипачи, которыми дирижировал знаменитый Люлли. Король был им так очарован, что в тот же вечер назначил его управляющим своими музыкантами.

После окончания балета общество разошлось в разные стороны по рощицам, где находились превосходно сервированные столы, которые обслуживали нимфы и молодые лесные духи в венках из плюща. Никто раньше не видел ничего подобного, и сюрпризам не было конца.

Что до меня, я долго ничего не слышала и не видела; прекрасный образ танцующего бога постоянно был у меня перед глазами и делал меня невнимательной ко всему остальному. Я предалась молчаливым мечтаниям о нем, самым нежным, которые только я могла бы еще ощущать, и которые привели меня к поискам одиночества. Я тогда была с м-ль де Шале, м-ль де Тоннэ-Шарант[2] и м-ль Монтале, которая дала мне руку. Я спросила их, не хотят ли они пойти в лес прогуляться, они ответили, что очень хотят; и мы вчетвером вошли в лес. Мы гуляли почти полчаса, беседуя о только что прошедшем празднике и той прекрасной ночи. Лучшей нельзя было и пожелать: воздух был теплым и в то же время свежим, потому что, хотя в нем все еще чувствовалась дневная жара, в то же время она умерялась порывами теплого ветерка, о которых мы узнавали по шелесту листьев, прежде чем почувствовать их мягкое дыхание. Вокруг, на деревьях, было множество соловьев, и они, не переставая петь, будто бы вторили музыкальным инструментам. Мы все почувствовали действие той великолепной ночи. Эти дамы, которые сперва были весьма шумны, понемногу успокаивались, и наконец, как и я, очарованно замолчали. Так мы шли еще довольно долго; наконец, устав, мы уселись под огромным деревом на опушке леса. Там беседы и откровенные разговоры на все ту же тему возобновились. Говорили о празднике, о танцорах, о танцовщицах, но особенно о танцорах. Рассуждали, кто из выступавших — лучший, и каждая должна была выразить свое мнение, но вы догадываетесь, насколько ему можно было доверять.

— Я, — сказала м-ль де Шале, — не знаю более совершенного во всех отношениях и красивого кавалера, чем господин де Сент-Аньян: что вы о нем думаете, дамы?

— Ох, ох! — воскликнула м-ль де Тоннэ-Шарант, — а как же господин де Гиш, мадмуазель? Господин де Гиш ведь очень изменился!

Мы все засмеялись, потому что знали о прошлой связи графа де Гиш и м-ль Шале. «Ну что же, смейтесь, если мое мнение кажется вам смешным”, — возразила она, — «но я не могу ни с кем его сравнить, разве что с маркизом де Монтеспан; только он ведь здесь никому не интересен». 

Настала очередь м-ль де Тоннэ стать предметом насмешек: но так как она была бесконечно остроумна и язвительна, она тут же начала новую весьма обидную игру, от которой Шале, по своему обыкновению, вся покраснела.

Монтале, которую эта игра забавляла, воскликнула: «Довольно, довольно, дамы! Прекратим эту маленькую войну, потому что на дворе ночь, и никто не увидит, как вы краснеете… О Боже мой! Бедняжка Шале, у нее все щеки горят!.. Мадмуазель, вам плохо?»

Я засмеялась еще сильнее и обняла Шале, которая, отбиваясь от них, не знала, куда деться от стыда. Ее дразнили еще несколько минут, а потом мы в третий раз заговорили о развлечениях вечера и о тех, кто в них отличился; но теперь, уже без притворства, каждая призналась, кого она предпочла и поставила для себя выше всех.

До этого момента я воздерживалась от разговора, боясь выдать себя и свои мысли; хотя, с другой стороны, я умирала от желания это сделать, до того похвалы, которые они расточали одним и другим, не называя имени того, который был для них самым достойным, казались мне полными дурного вкуса и неуместными. Я не могла больше скрывать моего этим удивления, в ответ на которое м-ль де Тоннэ потребовала от меня объясниться в свою очередь и рассказать им о своем чувстве.

— Увы! — сказала я тогда, не сдерживая тяжелого вздоха, — как можно замечать других мужчин, если они рядом с королем?

— Как?! — вскрикнули все они разом. — Что же, нужно быть королем, чтобы понравиться вам?

— Нет, дамы, — ответила я им все тем же тоном; так сильна была радость высказать это так долго сдерживаемое признание, что я не следила больше за своими словами. — Нет, корона ничего не дает его достоинствам, напротив, она делает их менее опасными: ха! Поверьте мне, ему было бы чего бояться, не будь он королем.

Они переглянулись, ничего мне не ответив.

А я, только сказав эти последние слова, поняла свою ошибку; встревоженная, потерянная, как сумасшедшая, я бросилась было в лес, чтобы спрятаться там, когда возле дерева, под которым мы сидели, послышался шум, и мы обнаружили, что там прятались двое мужчин. Мои испуганные подруги закричали, все мы поднялись и, взявшись за руки, не останавливаясь, бежали до самого дворца.