.
Визит
г-на де Бражелон нанес мне потрясение, от которого я долго не могла
оправиться; это, вкупе с непрекращающимся беспокойством, которое я
испытывала, и которое постоянно порождало новые поводы для тревог,
стало причиной моего нездорового возбуждения, которое не укрылось от
взора короля. Он решил, что одиночество вернет мне спокойствие, и,
уверенный в этом, он отвез меня в Вилье-Котрет, к величайшему
неудовольствию королевы. Если бы я не вспоминала постоянно о том,
скольких слез будет стоить государыне мое путешествие вместе с ее
супругом, дни, которые я там провела, могли бы стать лучшими в моей
жизни. Определенно, любящее сердце не нуждается в постоянном
присутствии дорогого человека рядом, чтобы всегда думать о нем; ибо с
того момента, как мы полюбили, нет больше ни секунды, потерянной для
любви. С нею мы и в одиночестве не одиноки; она оживляет, придает всему
яркость: эта необходимость постоянно думать о том, кого мы обожаем,
сводить все к нему, представлять очарование его присутствия,
— все это невольно переносит вас из действительности в мечту.
В таком состоянии пребывала моя душа, когда король, связанный все теми
же заботами, которые отнимали его время, оставался вдали от меня, так
что моя любовь была нужна мне лишь для фантазий. Но даже эта иллюзия, в
другое время добавлявшая бы ему очарования, сейчас его уменьшала,
потому что ставшие ее причиной размышления были полны горечи. Хотя я
была опьянена другим чувством под сенью деревьев Вилье-Котрет, где,
наедине с королем, вдали от всего, что могло бы нас разлучить, я
— и он тоже — сосредотачивали все свои мысли на
одном и том же предмете. Не чисты и искренни ли такие чувства, пусть
даже и привязанности, которыми они вызваны, часто делают их
преступными? Увы! Тогда-то я в это и проверила. Король, который заметил
новые признаки моей слабости, снова заговорил о том, чтобы избавить
меня от службы у Мадам. За городом наши беседы часто сводились к этой
теме. Иногда он позволял себе несколько упреков за мое сопротивление
его воле. Я видела, что он больше всего боится того, как бы это
сопротивление не подвергло меня опасности. Сколько раз он говорил мне:
«Дорогая Луиза, смотрите, как бы те жертвы, что вы приносите
вашей репутации, не обернулись против вас». Неожиданное
событие подтвердило это предсказание, и самое большое в мире несчастье
желало, чтобы я принесла ему не одну жертву.
Мы
все еще были в Вилье-Котрет, развлекаясь так, как обычно развлекаются
на природе. Лес там очень неровный; он был посажен на вершине группы
небольших холмов, и потому отличается крутыми склонами. В один из дней
мы взбегали на эти горки, выкрикивая имена друг друга на манер детей,
которые прячутся за большими деревьями и криком застают врасплох тех,
кто проходит мимо и ни о чем не подозревает. В конце концов один из
выкриков короля напугал меня, и я почувствовала, что у меня внутри все
сжалось совершенно определенным образом; я не обратила на это внимания
и продолжила игру с королем, который, заметив вскорости, как изменилось
мое лицо, причиной чего он посчитал усталость от наших забав,
остановился и пригласил меня сесть рядом с ним. Мы уселись на траву и
сидели так достаточно долгое время, которое пролетело незаметно
— как всегда, когда мы были вместе, — пока за
беседами обо всем на свете нас не застиг дождь, хотя сквозь густую
листву окружающих нас деревьев мы не заметили его приближения. Как
только упали первые капли, король быстро поднялся и, беря меня под
руку, сказал: «Это гроза, доберемся же побыстрее до
карет». Я заторопилась сильнее, чем стоило бы, потому что
внезапно я почувствовала острую боль в пояснице и, остановившись всего
на секунду, упала на землю; ноги не держали меня, и у меня будто бы
начались родовые схватки. Испуганный король изо всех сил начал звать
свою свиту, к которой мы должны были быть довольно близко. Его услышали
и пришли к нам на помощь; его слуги взяли меня под руки; он же, шагая
впереди и направляя их со всеми предосторожностями по той тропинке, где
дождь лил не так сильно, без конца тяжело вздыхал и говорил сам себе:
«Как бездумно с моей стороны заставлять ее бежать в таком
состоянии». На краю дороги нашлась наша карета, мы сели в
нее, я — все еще испытывая боль и жалуясь на нее; король
— беспокойный, с бледным и осунувшимся лицом.
Другая
неприятность: приехав в замок, мы не обнаружили там врача; с трудом
обнаружили мы одного в селе; он пришел; но он был так смущен
предписаниями, которые дал ему король, что, бледнея и дрожа, он не мог
ничего предпринять. По счастью, уже послали за г-ном Аллио, и,
промучившись несколько часов, я была освобождена. Это печальное событие
дало мне еще одну возможность судить, как сильно король любит меня; оно
напомнило мне о происшествии, имевшем куда менее плачевный финал, но
взволновавшем короля не меньше этого.
Я
каталась верхом в Венсане в компании короля; на выезде из леса я
попыталась заставить свою лошадь перепрыгнуть яму на дороге, но та,
своенравная по натуре, заупрямилась и припала на передние ноги, так что
я сама упала и вывихнула ногу. Меня перенесли в замок, и король
перепоручил меня г-ну Эспри, бывшему здесь же личному врачу покойного
г-на Мазарини. Тот осмотрел мой вывих и решил, что необходимо
кровопускание. Королю не нравился этот способ лечения; он велел г-ну
Эспри, который готовился к операции, делать то, что он собирается, с
величайшей осторожностью, и добавил, против своего обыкновения, угроз к
пожеланиям. Врача это, похоже, несколько напугало. Он взял ланцет
нетвердой рукой, неточно приставил его к вене и попал не в нее, а
рядом, успев уколоть меня. Я вскрикнула, даже тише, быть может, чем
если бы он попал в вену. Король услышал меня из соседней комнаты, где
он ожидал конца операции; он выбежал оттуда и, увидев бледного и
дрожащего г-на Эспри возле моей кровати, он подумал, что я ранена, и в
гневе послал несчастного врача в другой конец комнаты сильным пинком.
Нетрудно догадаться, что тот поспешил убежать, не закончив операцию.
Мне не стало от этого хуже; никто ничего не делал с моей ногой, которая
сама зажила через несколько дней. Всегда, вспоминая это приключение,
король сожалел об обращении, которое бедный г-н Эспри вытерпел с его
стороны; к тому же он возместил ему ущерб, приблизив его к своей особе
и давая доказательства своего уважения.
Король
не любил медиков вообще и говорил о них плохо, когда они ему не
нравились. Я не удивлюсь, если по большей части г-н Мольер именно этой
общей неприязни к врачам обязан милостью Его Величества. Король любил
видеть их на сцене, и это дало Мольеру идею для маленькой комедии
«Влюбленный доктор», которую тогда поставили при
дворе. Личные врачи короля и обоих королев фигурировали там под
вымышленными именами. Г-н Валло — под именем Дэфонандрэ,
греческим словом, значащим, говорят, «убийца
людей»; г-н д’Акэн — под именем Томэ, или
«кровопускателя». Г-н Эспри, который говорил очень
невнятно, получил имя Балтус; и г-н Гено звался Макротон.
Но
я спешу вернуться к Вилье-Котрет, где, если вы не забыли, я оправляюсь
от произошедшего со мной несчастного случая. Г-н Аллио, даже будучи
известным противником кровопускания, был вынужден прибегнуть к нему на
третий день. Король, который все еще помнил произошедшее в Венсане,
вышел из себя и сперва запретил г-ну Аллио применять этот метод
лечения.
—
Вы что, хотите, чтобы она умерла?! — воскликнул врач.
—
Чтобы она умерла? — сокрушенно повторил король.
—
Если моим рекомендациям не будут следовать, то я не отвечаю за ее жизнь.
Его
слова оказались убедительными. Приступили к операции. На этот раз
король не отходил от моей комнаты, почти оспаривая у моих служанок
право подогревать и приносить воду и подавать полотно, и помогая мне с
усердием, которое меня трогало и отталкивало одновременно, потому что я
отлично знала о его отвращении к такого рода мелочам.
Он
не оставил г-на Аллио без указаний «следите за
этим», «не забудьте вот это». В момент,
когда нужно было колоть, г-н Аллио, который боялся передачи мне слишком
явного и сильного волнения короля, пригласил его пройти в соседнюю
комнату; он пошел туда против своей воли, и когда все закончилось, хотя
и будучи почти без сознания от слабости, я услышала, как он спрашивал
изменившимся голосом, стоя в дверях той комнаты: «Господин
Аллио, дело сделано? Избавьте меня от беспокойства. Считайте, что это
моя жизнь в ваших руках». Ах! Как приятно в такие моменты
думать, что тебя любят лишь за то, какая ты есть! Как легко тогда
забыть, что ты виновата, особенно когда тебя любит монарх, стоящий
намного выше тебя не только по своему рангу, но и по личным качествам,
достойным героя!
На
девятый день, совершенно вылечившись, я вернулась в Париж. Мое
отсутствие наделало шуму. Когда я предстала перед Мадам, она сказала
мне с ироничной улыбкой, что это пребывание на природе пошло мне на
пользу, и что я теперь выгляжу, как королева. Я поняла, что она хотела
этим сказать, и что ей доложили, как со мной обращается король. То ли
поэтому, то ли по другой причине, но несколько придворных дам нанесли
мне визит на этот раз. Моя верная г-жа де Бранкас пришла одной из
первых: она привела ко мне особу из числа своих подруг, которая хотела
познакомиться со мной поближе. Этой особой, которая слишком часто
посещала меня впоследствии и о которой я уже сказала несколько слов,
была м-ль де Тоннэ-Шарант, недавно вышедшая замуж за г-на маркиза де
Монтеспан. Г-н де Монтеспан был большой оригинал, очень честный
человек, впрочем, но странный до крайности. Он женился на м-ль де
Тоннэ-Шарант из-за ее прославленной красоты, ее острого ума и хорошей
репутации ее семьи. Его можно было называть и ревнивым без любви, и
влюбленным без ревности, потому что он поочередно показывал то одно, то
другое. Г-н де Лозен тогда был страстно влюблен в г-жу де Монтеспан,
которая отвечала ему тем же, и г-н де Монтеспан, который знал об этой
связи все самое неприятное, что только может узнать муж, —
вовсе не был ничем возмущен на этот раз, в то время как несколько
месяцев назад он приходил в ярость от простого подозрения, которое даже
внешне не походило на правду. Я приняла свою новую гостью с радушием и
удовольствием, которое я не замедлила выразить. Этот визит послужил
примером для некоторых дам. На следующий день ко мне явилась молодая
г-жа де Шабо, приведенная г-жой де Фиеск, кузиной ее мужа. Это была та
самая гордая м-ль де Роган, не признававшая ни одну партию подходящей.
Ее с г-ном Шабо история — маленький роман.
М-ль
де Роган была единственной наследницей герцога де Роган, который
отличился во время войны с гугенотами. Ее репутация была столь
безупречна, что, казалось, она никогда не найдет человека, достойного
ее. Она знала это так хорошо, что отказывала лучшим женихам двора, и
слава гордячки привлекла к ней даже внимание некоторых правителей.
Второй сын пфальцского курфюрста, который впоследствии стал королем
Богемии, г-да де Немур и де Суассон, старшие в доме Савойи, были в
числе ее почитателей. Двое первых так и не попросили ее руки, а
последнему она отказала. Причиной этого отказа стало то, что м-ль де
Роган влюбилась в г-на де Шабо, состоящего на службе у Месье. Он был
очень беден и принадлежал к доселе никому не известной семье; впрочем,
он искупал этот не слишком серьезный недостаток своими хорошими
качествами, благодаря которым он мог бы выгодно выглядеть рядом с кем
угодно. Он имел приятную наружность, держал себя с достоинством и
восхитительно танцевал. Вот и все его очарование, что, говорили,
пленило м-ль де Роган. Хотя он имел чин в армии, числясь сержантом у
Месье Гастона, герцога Орлеанского, он никогда не служил кроме как в
качестве волонтера. Когда Месье, который принимал в нем участие,
попытался замолвить за него словечко м-ль де Роган, та пришла в ярость,
объявив, что никогда не допустит такого принижения своего рода. Месье,
который твердо решил осуществить свое намерение, выдал г-ну де Шабо
средств на поправку его дел и улучшение скромного образа жизни;
представил его ко двору, представил королеве-матери, кардиналу
Мазарини, и наконец получил для своего протеже герцогский патент и
право принять имя Роган в случае, если будет заключен брак. Но г-жа де
Роган была непреклонна до такой степени, что, дабы расстроить брак,
устроившийся против ее воли, задумала похитить собственную дочь и
спрятать в своих владениях. М-ль де Роган, которая в свои 28 лет уже
могла почувствовать, что что-то затевается, приняла меры
предосторожности и устроила в своей часовне венчание с г-ном де Шабо.
Другое препятствие: ни один священник не осмеливался помочь ей в этом;
так что ей с ее возлюбленным даже пришлось сбежать к герцогу де Сюлли,
ее родственнику; там они наконец обвенчались. Г-жа де Роган узнала об
этом и больше не думала ни о чем, кроме как о способах отомстить за
это, и, к несчастью, она их находила. Г-жа де Шабо была очень огорчена
этим упрямым гневом своей матери; что до г-на де Шабо — он
смеялся над этим; и на то, что его теща везде повторяла, что не
признает своих внуков, он сказал жене: «Моя дорогая, пусть
делает, что ей вздумается, и не бойтесь ее слов. Пусть отрекается от
наших детей, если хочет; что до них — я надеюсь, что они не
станут платить ей тем же, и что однажды они смогут гордиться тем, что
принадлежат к роду Роган, а не к роду безвестного Шабо, дед которого
продавал полотно.»
Я
не знаю, осуществили ли потомки г-на де Шабо предсказание своего
предка: но если так, то не доказали ли они, что обладают его
благоразумием?
