Главная      

      

Большая часть лета прошла в праздниках и развлечениях, а к августу мы оказались под угрозой войны, которой, слава Богу, не суждено было состояться, и из-за которой королю и Месье пришлось отправиться в Лотарингию.

Вы лучше меня знаете, что герцог Лотарингский составил тогда договор, согласно которому его княжество входило в состав Франции, при условии, что члены его семьи будут считаться принцами крови и даже смогут претендовать на трон согласно порядку очередности.

Король потребовал признания его власти над Лотарингией в качестве гарантии условий. После тысячи отсрочек герцог отказался повиноваться королю. Пришлось подчинить Лотарингию силой. Король уехал в конце августа. Он пообещал мне скоро вернуться; он велел мне писать ему, пока он будет в отъезде, хотя мое сердце и не нуждалось в этом приказе. Вот письмо, что я ему отправила:

«До чего беспокойно любить такого прекрасного принца, как вы! С тех пор, как я вас не вижу, все меня тревожит, и я не могу отдохнуть ни секунды. Почему я не могу любить вас меньше, или почему вы не можете вернуться, чтобы вселить уверенность в сердце, которое весь мир хочет сделать несчастным? Нет больше радости в моей жизни с тех пор, как вы уехали, и если бы я не находила утешения в постоянных раздумьях о вас, не знаю, что бы со мной случилось».

Я говорила чистую правду; ведь если короля не было рядом, я была действительно несчастна из-за постоянных сплетен, которым я подвергалась. Мне есть в чем обвинить г-жу де Суассон. Что до Мадам — ее к тому времени слишком занимали ее собственные дела, чтоб она интересовалась моими, и то, что я говорю, — я говорю не чтобы очернить память этой принцессы, сердце которой было добрым и жалостливым; лишь злокозненность ее окружения стала причиной огромного количества интриг, затеваемых против меня.

Она была тогда расстроена отъездом короля; и, прежде чем объяснить истинную причину этой печали, стоит рассказать, что произошло со времени отъезда г-на де Гиш. Г-н де Вард был тайно влюблен в Мадам, и уже давно. Когда он осознал, что г-н де Гиш уже далеко, он решил пойти по его стопам. Г-жа де Шатийон была одной из тех, кого Мадам привечала с наибольшей охотой. Вард любил эту даму, но потом он ее бросил. Для достижения своей цели он счел полезным помириться с нею, чем Шатийон была очень довольна, отчасти из-за назначения поверенной своей госпожи, отчасти из-за удовольствия видеть человека, который ей все еще нравился.

Придя к такому заключению, Вард подумал, как бы ему заполучить те письма, которые Мадам отправляла его сопернику. Он сообщил графу, что Мадам вернет ему его письма, при условии, что он отдаст ей ее собственные послания. Обиженный г-н де Гиш, которому Вард сказал, что Мадам полюбила принца де Марсильяка, согласился на такой обмен, и попросил одного из его друзей, которому он доверил свои бумаги, отдать письма г-ну де Вард. Став в одночасье хозяином этого богатства, что же сделал коварный? Он условился с Мадам о встрече в приемной Шайо, чтобы вернуть ей все это. Настоятельница, искренне уверенная в том, что беседа благотворно повлияет на обоих, согласилась на это. Велика была ее ошибка. Вард хотел всего лишь организовать одну встречу. Он сумел ею воспользоваться, ибо с его умом сложно было не выставить себя в лучшем свете перед Мадам. Обмен был совершен, письма — сожжены, а г-н де Вард и Мадам продолжили под разными предлогами встречаться в Шайо; но когда однажды Мадам появилась там, рассчитывая увидеться со своим новым кавалером, он не приехал, чем она, большая гордячка по натуре, была очень оскорблена. Г-жа де Суассон прознала об этом, и, опасаясь ее гнева, Вард пообещал ей порвать с Мадам — обещание, которое он не собирался сдержать. В это время король отправился в Лотарингию, куда был сослан г-н де Гиш, и Мадам, беспокоясь за своего бывшего возлюбленного, осведомленного обо всем, что она сделала, забыла про Варда и ничего не рассказала королю обо всей этой игре. К тому же она приняла меры предосторожности, попросив г-на де Гиш, если только у него осталось к ней хоть немного теплых чувств, позаботиться о том, чтобы король ничего не заподозрил. Но случилась беда — король обо всем узнал, как мы увидим потом. Все эти дела стали причиной охлаждения между Мадам и г-жой де Суассон, и выродились в большую ссору, случившуюся чуть позже.

Редко вызываемая к Мадам, я проводила дни в почти полном одиночестве. Кроме привычных д’Артиньи и моей матери я не видела никого. Моя мать измучила меня просьбами представить королю одного из ее протеже. Я всегда, и могу даже сказать, что к чести моей, — я всегда испытывала отвращение к мысли использовать влияние, которое не одобряется обществом. Поэтому я всегда очень холодно принимала людей, приходивших просить моего заступничества перед королем. Так я нажила себе много врагов. Была ли я не права? Я не осмелюсь об этом судить.

Протеже моей матери был ни много ни мало г-н Шанденье, и вы увидите, что из-за него мне стоило поступиться своими принципами.

Г-н де Шанденье, старший из дома Рошешуар, был капитаном личной охраны короля. Кардинал Мазарини, не любивший его, потребовал его добровольного ухода в отставку. Г-н де Шанденье отказался, но, несмотря на его справедливые возражения, на эту должность почти сразу же был назначен г-н де Ноай. Так как Рошешуар были небогаты, они надеялись, что нужда победит упрямство их старшего сына, и в конце концов он будет счастлив подчиниться. Просчитались: он так и не отступился. Раздосадованный таким сопротивлением министр, чтобы наказать его, послал его в замок Лош, где он содержался как преступник. Чтобы заставить его жить на деньги г-на де Ноай, его небольшие доходы тоже арестовали; но он так и не был побежден, и предпочитал жить тем немногим, что буржуа Лоша присылали ему на обед и ужин в миске, которую посылали по городу. Он не жаловался, не требовал ни свободы, ни возвращения своего дохода. Так прошло около двух лет. После смерти кардинала король узнал о случившемся, но, похоже, не обо всем, так как, имея предубеждения против г-на де Шанденье, он всего лишь улучшил его содержание и заменил тюремное заключение ссылкой. Этот человек был другом моей матери, и она без его ведома настойчиво просила меня получить для него разрешение приехать в Париж навестить свою тяжело больную тетку. Я потом видела его у моей матери; невозможно было не почувствовать жалости при виде этого уже не молодого дворянина. Я сказала ему, что разделяю его страдания и чувствую, как он, должно быть, мучается оттого, что далеко от своего дома и своей семьи. Он ответил мне с поистине христианским смирением: «Мне скорее стоит сетовать не на короля, а на тех, кому он обязан такому незаслуженному обхождению. Его ввели в заблуждение; но я из-за того не стану любить его меньше, и не перестану быть одним из самых верных его подданных». Он был зол только на г-на де Ноай, которому не мог простить, что тот получил его должность. Вот как этот пост перешел к г-ну де Ноай; что до меня, я никогда не желала настолько значимой чести для своих родственников, потому что совесть не сможет оставаться спокойной, когда должность получена вследствие подобных жестокостей.

Я забыла за рассказом о г-не де Шанденье про ответ, который король прислал на мое письмо; он написал мне:

«Любви и нетерпения у меня не меньше вашего. Сердце мое заставляет меня тревожиться. Пожалуйтесь мне, мое дорогое дитя, и будьте уверены, что я чувствую боль разлуки так же сильно, как и вы. Там, где вас нет, я не могу быть счастливым, и, если судить о вашем сердце по моему, то я не сомневаюсь, что вы выстрадали все, что только можно выстрадать, когда любишь так нежно».

Сразу за этим письмом последовал и сам король: он приехал на следующий день после того, как я получила его ответ. Марсаль был взят за два дня, и король закончил эту кампанию за неделю. После обеда был блестящий парад; там меня ждала странная встреча.

Я не видела своего брата почти два года. Вместе с полком Дофина, в котором он служил, он был на границе Лотарингии, когда двор переехал туда вследствие упомянутых мною событий. Когда король вернулся, он привел с собой разные отряды, в числе которых был полк моего брата.

Король был осведомлен о том, что у меня есть столь близкий родственник, но он никогда его не видел. Во время парада же, когда мой брат заметил меня на одном из балконов, он поприветствовал меня. То ли от удовольствия вновь увидеть его, то ли от удивления, поскольку я этого не ожидала, - но я начала краснеть, что заметил и не выпускавший меня из виду король. Он так на меня посмотрел, что я покраснела еще больше. По окончании парада я вернулась; и король, последовавший за мной, не заставил себя ждать, появившись в моей комнате, чтобы искать ссоры со мной на предмет молодого офицера, дерзнувшего отсалютовать мне шляпой. Я недолго наслаждалась этой ревностью; но, видя, что он раздражается все сильнее, я вывела его из заблуждения и рассказала, кто это был. Понимая, что он ошибся, он попросил у меня прощения. Прощения за что? За то, что я мучила его! Вот какова справедливость у влюбленных. Это у того, кто заставил другого страдать, мы просим прощения. Это напомнило мне один похожий случай, однако, куда более серьезный.

Король ухаживал за г-жой де Фронтенак, которая кокетничала с ним; так как я не представляла ничего плохого, и к тому же имея достаточно причин быть уверенной в верности короля, я ответила на визит, который эта дама мне нанесла. Я не жалела проявлений дружеских чувств; они были искренними, как всегда у меня. Король узнал об этом и рассердился. У нас было долгое объяснение. Я принимала у себя эту даму и я приходила к ней; хотя я была осведомлена о ее предприятиях относительно моего возлюбленного, но я не ревновала! Таковы были упреки короля:

— То, что в вас так мало ревности, - говорил он мне, — означает, что и любви в вас мало. Как можно любить, не ревнуя?

— Позвольте мне сказать вам, сир, что я самый нежный и любящий в мире человек. Но я полагала, что оскорблю вас и отступлюсь от лучшего мнения, которое я имею о вашей рассудительности, если бы я поверила, что вы способны полюбить красивую статую, потому что именно такой я считаю особу, о которой сейчас речь. Но вы слишком разумны, чтобы поддаться на красоту, которая в такой же степени нравится глазам, в какой раздражает уши.

— Вот доводы женщины, которая чувствует себя виноватой. Ваши объяснения слишком надуманные, чтобы я на них поддался. Вы говорите, что любите меня — может быть; но ваша любовь ничуть не мешает вам оставаться спокойной.

— На каком основании вы судите об этом? Неужели на том, о чем я свидетельствую сейчас? Вам надо было для того знать, который из нас проявляет больше любви, или который из нас сомневается в другом, или который из нас в другом не сомневается. Существует, сир, два рода ревности: та, что рождается из почитания, и эта всегда в удовольствие; другая, которая рождается из недоверия, не может быть приятной.

— Все эти премудрости не собьют меня с толку, и я стою на том, что я сказал — если бы вы любили меня так сильно, как утверждаете, вы куда больше боялись бы меня потерять; вы сами не следуете словам того катрена, что послали мне на днях[1]. 

И он повторил мне четверостишие, которого я сейчас не помню.

Беседа продолжалась в таком тоне; и на одну из его фраз, значившую, что когда мы сильно влюблены друг в друга, мы так же сильно должны и ссориться, я ответила ему: «По правде, сир, вы плохо толкуете хорошее изречение, если думаете, что любовь — это ярость, и что нужно, чтобы два человека вечно пытали друг друга. Я воображала себе любовь в более мягких тонах; я не нахожу ее несовместимой и с небольшим отдыхом. Что до остального, не думайте, что любящая женщина смотрит на все эти беспокойства как на проявления нежности».

Последние слова задели его за живое, потому что он ответил мне: «Ваша любовь слишком искусна в устранении препятствий, и, судя по вашему виду, вы вовсе не настроены признавать свои ошибки; стоит оставить победу за вами и выйти из игры».

Тут он ушел, оставив меня в замешательстве раздумывать о том, что я только что имела неосторожность сделать, и я даже не подумала его удержать. Наша ссора, а это была именно ссора, длилась почти неделю. Дл меня были только горе и рыдания. Сам король ничуть не волновался, судя по тому, что мне говорил г-н де Сент-Аньян; я расскажу вам об этом когда-нибудь.

Как и должно было случиться, слух о нашей размолвке распространился, и те, кто был в этом заинтересован, воспользовались ею. Не жалели новых увещеваний и упреков, и, по своему обыкновению, в дело вмешалась королева-мать. Было решено, что король оставил меня навсегда; однако по его томящемуся виду можно было судить, что это отчуждение не будет продолжительным. Я была в странном состоянии духа, в порыве, несомненно, довольно смешной гордости, потому что я не предпринимала никаких действий для примирения. Оно имело место после горестного события, заставившего меня пролить немало слез. Я потеряла сына на втором месяце его жизни.

Король сам сообщил мне об этом; когда он пришел, его расстроенный вид говорил сам за себя. «Ох! Не будем больше расставаться, все эти ссоры приносят несчастья», — сказала я ему. Если бы я не боялась утомить вас постоянными повторениями, я упомянула бы о радости, которую принесла эта смерть моим недругам. Самые ярые мои враги хотели видеть в этом знак небесного гнева, который наказал в этом ребенке его мать за преступления.

Все эти слухи, которые до меня заботливо доводили, расстраивали меня до глубины души; я плакала в тишине, скрывая от короля свое огорчение. Но однажды он удивил меня своими догадками: подозревая меня в утаивании чего-то от него, он расспросил д’Артиньи об истинных причинах моей печали. Она рассказала ему, в чем дело. Тут он рассердился до того, что я забыла о своем горе, чтобы его успокоить. Он не хотел ничего слушать и обещал принять такие меры, от упоминания которых меня бросало в дрожь.

— Нет, — воскликнул он, — я не оставлю вас больше на растерзание этим людям; вам нужно покинуть службу Мадам.

— Что вы собираетесь делать, сир?

— Дать вам дом, положение, слуг. 

— Но все же узнают!

— Остался ли еще хоть кто-нибудь, кто не знает, как сильно вы дороги мне, что связывает меня с вами? И кто им расскажет о том, что я вам предлагаю?

— Но сир, ваша мать, королева?..

— Пусть говорит, что хочет.

— А ваша супруга, королева?..

— Я успокою ее.

И, увлекая меня за собой с нежной жестокостью, он сказал: «Идемте, Луиза: покиньте места, где вы так страдали; я каждую секунду боюсь, что с вами случится новое несчастье». Мне нечего было возразить королю, да и был он в таком волнении, что сопротивляться его воле значило бы рискнуть возобновить размолвки, которые только что прекратились. Впрочем, я была достаточно несчастна при дворе, чтобы мне дозволялось радоваться уединению, где спокойствие мне было гарантировано, пусть даже ценой остатка репутации, правда. Пустые надежды! Я представляла, что, сменив жилище, поменяю все остальное, будто бы я в этом не имеющем ничего общего с простыми комнатами фрейлин Мадам роскошном особняке, который мне предоставили, перестала быть все той же грешницей Лавальер. Чтобы я наконец достигла того мира, к которому я бесплодно стремилась, нужно было бы переделать само мое сердце, переделать меня саму. Нужно было бы порвать узлы, которые с каждым днем стягивались все туже, и которые поэтому я была менее чем когда-либо в состоянии разорвать. Боже мой! Какая слабость! Почему я тогда не смогла сорвать покрывало, которое закрыло мои глаза! Скольких ошибок я бы избежала! Быть может, мне не пришлось бы тогда говорить то, что сегодня я повторяю с такой горечью: Сколько слез в будущем нам готовит первая ошибка!