Главная      

      

Когда г-н де Вард только начал посещать меня, Артиньи сказала мне: «Господин де Вард очень мил, но не поддавайтесь ему. Может, королю он и приятен; что до вас, то я очень боюсь, что он не принесет вам ничего, кроме огорчений. Вы не можете не знать о его связи с графиней [де Суассон], и о том, что они уже строили вам козни. Это вполне в духе маркиза; сперва он очаровывает вас, а потом вдруг ему надоедает эта прекрасная роль; ему нужно приставать, ссорить, интриговать. Это та же Монтале, только в рингравах и камзоле».

Я не обратила внимания на это предупреждение Артиньи, потому что я подозревала у нее некую секретную обиду на Варда, да и потому что меня соблазнили его блеск и остроумие. Я ответила Артиньи, что она потеряла разум со всеми этими выдумками; что быть вот так всегда настороже, это не жизнь; что нужно продолжать видеться с Вардом, потому что он нравится королю, а в остальном нужно положиться на время. Но мудрой в этом случае оказалась все же Артиньи.

Месяца не прошло, как г-н де Вард пришел ко мне однажды утром.

— Мадмуазель, — сказал он мне, входя, приветствуя меня в свойственной ему непринужденной и изящной манере, — вот тот, кто имеет непреодолимое желание быть вашим должником.

— Быть обязанным мне? Это что-то новенькое. И что же я могу сделать для своих друзей?

— Ох! Не говорите — для своих друзей, потому тогда вам придется что-то делать для всех, кто вас знает; говорите — ваши рабы, ваши слуги.

— Это очень скромно, — ответила я ему с улыбкой. — Ну что ж, что там с этим последними?

— Кое-что очень простое для вас и очень важное для самого преданного из них. В полку французской гвардии освободилось место, не могли бы вы получить для него эту должность?

Здесь я поступила неправильно. Смущенная слащавым и одновременно уверенным видом маркиза, я не сумела отказать; и хотя и решила вовсе не заниматься этой просьбой, я пообещала ему все, что он хотел. Это, кажется, называется «пустыми обещаниями». Если это название и не применимо ко мне, потому что одно лишь глупое смущение толкнуло меня на этот обман, у меня всегда была серьезная и достойная порицания слабость — я не могла высказываться смело. Решительный отказ здесь навредил бы мне меньше. Завлеченный моими словами, маркиз больше ничего не предпринимал и ждал, когда его назначат. Однако король распорядился этим местом иначе. Получив новость об этом, хотя я и вполне могла это предвидеть, я забеспокоилась, и, лишь завидев г-на де Вард, ждала сцены с вспышками гнева и объяснениями. Ничего подобного не случилось, и он продолжал посещать меня, как и раньше. Такое поведение очень растрогало меня, и я сказала себе, что либо г-н де Вард больше не интересовался этим местом, либо у него такое благородное сердце, какое себе сложно представить. Мысль об этом заставила меня чувствовать себя виноватой перед ним, до того виноватой, что я тысячу раз пыталась признаться ему в своей неправоте. Я не могла скрыть этого от Артиньи, потому что это было лучшее доказательство против ее несправедливых обвинений. Такое поведение маркиза сперва удивило ее, потом она покачала головой, будто увидев что-то подозрительное здесь, и, ничего не объясняя, повторила: «Пусть время все расставит по местам». Тут она ушла.

Только Артиньи вышла, как появился граф де Сент-Аньян. В этот день должны были совершать богослужение в честь королевы Богемии, только что скончавшейся; я подумала, что граф пришел из-за этого; но он принес мне письмо от короля. Его Величество просил меня вернуться к себе, как только закончится церемония; он хотел поговорить со мной о важных для нас обоих делах. Я посмотрела на графа, он показался мне очень взволнованным; я попыталась задать пару вопросов, и он признался, что дело в каких-то новых интригах; потом, с бесконечной досадой за меня, за что я ему благодарна, сказал:

— Да что говорить, мадам! Они решили, что вас нужно погубить, и ничего не должно вас удивлять со стороны этих людей; их первые попытки обернулись для них конфузом; но тогда они направляли свои удары в сердце короля; теперь же они атакуют сердце королевы.

— Молодой королевы! — вскрикнула я, уже охваченная ужасом.

— Да, — продолжил граф, — они прикрываются собственными интересами, чтобы спрятать свои попытки.

И он собрался было рассказать мне эту новую тайну, когда возвращение Артиньи положило конец нашей беседе. Мадам, которой я все еще служила, искала меня. Я оставила графа, попросив его сообщить Его Величеству, что я выполню его просьбу.

Придя к Мадам, я нашла ее в странном замешательстве, совершенно для нее не привычном. Она пристально смотрела на меня, будто пыталась прочитать в моих глазах какую-то новость, которую я хотела скрыть. Я почему-то стала смотреть на нее так же, будто пытаясь понять любопытство этих взглядов; потом, смутившись, я опустила голову и покраснела. В карете Мадам все время разговаривала с г-жой де Валентенуа, и, приехав в часовню, она велела мне идти слева тоном, показавшим, что она недовольна моим поведением. Меня удивило то обстоятельство, что во время службы она ни разу не посмотрела в сторону молитвенной скамеечки короля; но мой взгляд был прикован к нему. Изменившиеся черты его лица поразили меня до такой степени, что я заплакала. Он был возбужден, бросал по сторонам устрашающие взгляды; можно было сказать, что он хочет проникнуть в души тех, кто был там. Все чувствовали тревогу монарха, так что совершенно мирская мысль, занимавшая нас, недостойно вредила величию службы. В этом общем порыве только двое оставались спокойными, герцогиня де Ноай и маркиз де Вард, поразительное хладнокровие которого я не смогу объяснить.

Расположившись сзади своего повелителя, он отвечал на повторяющиеся вопросы, которые король, против обыкновения, беспрестанно адресовал ему, мешая службе. На выходе я заняла свое место возле Мадам; на сей раз она была ко мне добра, что очень удивило меня после всего, что случилось чуть раньше.

Когда я вернулась в свою комнату, мое сердце сильно билось в ожидании появления короля. Я придумала тысячу разных глупостей, которые заставляли меня одновременно желать и бояться его прихода; невозможно было избавиться от этого чувства тревоги. Не понимаю, как это вышло, но при звуке шагов, который я уже слишком хорошо знала, я тут же поднялась. У короля больше не было того мрачного вида, какой только что на службе заметили все. На его лице были только нежность и негодование.

— Ах! — сказал он, сжимая меня в своих объятиях, — не хватало мне еще и потерять вас!.. Луиза! Девочка моя! Они осмелились написать королеве.

— Королеве! — вскрикнула я. У меня не было сил добавить хоть слово. 

— Успокойтесь, королева ничего не знает, Молина принес мне это письмо… Ужасный заговор, дьявольская хитрость!

И он дал мне листок бумаги, который комкал в руках. Я развернула письмо; оно было на испанском, но внизу был перевод на французский; почерк, которым он был написан, я не узнала. Я прочла:

«Король опустился до распутства, о котором не известно лишь Вашему Величеству. Мадмуазель де Лавальер — объект этой недостойной любви. Это предупреждение, которое верные слуги дают Вашему Величеству. Вам решать, можете ли вы любить своего супруга, даже когда он в руках другой, или хотите ли вы помешать тому, продолжение чего не послужит на пользу вашей доброй славе ».

— Ох! Уж я-то сумею, — сказал он, — положить конец всем этим уловкам, и обращаться с этими Ноай так, как они того заслуживают!

— Как! Это госпожа де Ноай? — спросила я, заливаясь слезами. — Но что я такого ей сделала?

— Она, блестящая придворная дама! Любимица моего покойного кузена-кардинала! И сам герцог, потакающий выдумкам своей жены!.. может, с целью заслужить доверие королевы? Но я покажу ему, что он столь же неумелый придворный, сколь и плохой генерал… Вард дал мне множество таких доказательств коварства этих людей, о которых я и не подозревал. И я, вмешавшийся в спор госпожи де Ноай с гофмейстериной, почти принял ее сторону против своих! И вот как мне за это отплатили.

По мере того, как король говорил, усиливалось его раздражение. Я же пребывала в замешательстве, и, не думая о том, как усмирить его гнев, размышляла об этом коварстве г-жи де Ноай; даже притом, что оно показалось мне странным, мне и в голову не пришло в нем сомневаться. Я была все еще слишком новым человеком в делах двора, чтобы подозревать там все возможные подлости и предательства; понадобилось одно неожиданное событие через несколько лет, чтобы оправдать эту несчастную герцогиню; но всему свое время.

После сотни других вспышек презрения и негодования король, видя мои слезы и молчание, сел рядом со мной. «Успокойтесь, моя дорогая Луиза», — сказал он, — «вы будете отмщены.Ну, что сделать с этими Ноай?»

Любая идея мести была так далека от меня, что я ничего не ответила на этот вопрос, и мой взгляд, встретившись со взглядом короля, отразил мое удивление.

— Ох, черт возьми! — сказал он, поднимаясь. — Чудесно! Мадмуазель, что же я должен буду делать со своими друзьями, если всю свою милость я израсходую на таких мерзавцев?

— Честь быть приближенным к вашей особе, — ответила я тогда, видя, что нужно хоть что-нибудь ответить, — не то ли это, что должно цениться превыше всего, и есть ли горе, равное горю ее потери?

— То есть я ограничусь удалением их от двора… Раз вы так хотите, то это так и будет сделано.

— Потому что я этого хочу, о! — ответила я ему. — Сир, мои желания не заходят так далеко. 

— Хватит, мадмуазель, — воскликнул он, — занятная же у меня манера быть королем — если мной управляют даже его собственные подданные!.. Чтоб я не видел их больше, чтоб я их забыл, говорю я вам, — это лучшее, что с ними может случиться.

Эти слова были сказаны таким властным тоном, что мне казалось, что я бы навредила г-же де Ноай, добавив хоть что-нибудь в ее защиту. Так что я остановилась, и, пытаясь вернуть королю более нежные чувства, я заговорила с ним о том, как счастливы мы будем после такой серьезной опасности. Я смотрела на него, не отрываясь.

— Что случилось, моя дорогая, — сказал он мне, — что вы разглядываете меня с такой заботой?

— Однажды, — ответила я, — я нашла тот бриллиант, который считала навсегда потерянным: я была так рада увидеть его снова, что даже засомневалась в том, существовал ли он раньше. Вот мой ответ.

— Очаровательна! — воскликну он. — И вас, мое настоящее сокровище, у меня хотели отобрать! Черт возьми, моя прекрасная Луиза, никогда больше не будьте такой обворожительной, иначе я снова разгневаюсь на этих злодеев.

— Довольно, довольно, сир, — сказала я в свою очередь, закрыв ему рот рукой, которую он поцеловал. — Вы ведь больше не помните о своих обещаниях?

— Ну что же, пусть они уедут, и я больше не буду об этом говорить.

Чтобы закончить с герцогом и герцогиней де Ноай, я скажу, что через некоторое время им дали понять, что они в немилости; они были вынуждены отказаться от своих должностей и покинуть двор. Эта ссылка, причиной которой была отвратительная клевета, продолжалась три года.

А я — неужели у меня никогда не будет времени отдохнуть? За ошибками следуют огорчения, и новые мучения всегда начинаются вслед за теми, которые я только что описала.

Ох! На этом неверном пути, на который я ступила, на что еще рассчитывать, как не на непрерывные тяготы, бесконечный марш и ужасные падения?.. Эта дорога началась, так закончим же ее.

Однажды вечером, ближе к полуночи, когда я была наедине с королем, потому что мы все еще говорили о наших последних опасностях и этом подлом испанском письме, у меня вдруг начались боли, которые заставили сердце короля подскочить от радости. Я, которая до сих пор успешно избегала всех подозрений, собрала всю свою смелость, чтобы вынести и это последнее испытание тайно. Однако и моя, и королевская стойкость оказались бесполезными. Потеряв голову от страха за мою жизнь, он открыл окно и позвал на помощь. Прибежали г-жа де Монтозье и г-жа де Креки. Увы! Мне больше не из-за чего было краснеть, и я больше не думала ни о чем, кроме счастья быть матерью.