Главная      

      

Прошло несколько месяцев опьянения, исступления, несколько месяцев, за которые я тогда заплатила половиной своей жизни; которые сегодня я не смогу искупить ценой того, что мне от нее осталось. Каждый день был как праздник, в каждом часе — удовольствие, в каждом мгновении — любовь. Все то время, что король не отдавал делам своего королевства, он проводил рядом со мной или вспоминая обо мне. Даже во время жарких дебатов Совета, от которых он никогда не уклонялся, мысль обо мне иногда навещала его. Он спешно набрасывал записку, которую вскоре мне приносил курьер, к большому любопытству всех министров, которые старались угадать эти «секретные приказы» монарха. Закончив свои дела, он приходил ко мне, и мы вместе смеялись над господами государственными деятелями. 

Одно только временами беспокоило меня: страх того, как бы слухи о нашей связи не дошли до королевы. Эта кроткая и добродетельная правительница уже догадывалась о непостоянстве своего супруга; но она не знала объекта его любви. Только Мадам, которую король так часто навещал, возбуждала ее подозрения; потому что таково было благородство ее души, что она не могла подозревать меньше чем принцессу. Я умоляла короля возобновить ухаживания за Мадам, которой, впрочем, и их вполне хватало.

— Полно! Мое дорогое дитя, — сказал он мне, — неужели так мало ревности в этом юном сердце, которое, казалось, полнится любовью? Я этого не понимаю!

— Это, сир, — ответила я, — само собою разумеется из остального: из того, что я почитаю вас больше, чем вы можете себе представить, и что я так уверена в ваших клятвах, что я скорее поверю в них, чем в свою привлекательность, которая ничего не значит.

— Вот восхитительный ответ, — продолжил он. — Но, если вы позволите мне этот надменный вопрос, — неужели для вас ничего не значат еще и знаки внимания короля?

— Ах, сир! — воскликнула я. — Как мы плохо еще друг друга знаем, раз уж я должна вам такое объяснять! Сделайте одолжение, сир, скорее отбросьте свои заблуждения, и думайте лучше обо мне и о себе самом! Как же так? По-вашему, вам нужно было носить корону, чтобы покорить мое сердце, а если бы вы были всего лишь не слишком знатным дворянином, или и того меньше, вы были бы мне безразличны? Ох, это значило бы недооценить вас самого… да, как мы плохо знаем друг друга! Поверьте, не ваше положение придает вам величие — величие есть в вас самом; это часть вас, и если это оно сделало вас величайшим королем вселенной, то оно и затмевает всех остальных правителей.

— Ох! — воскликнул он в порыве любви, который я не смогу описать, — позвольте мне упасть к вашим коленям, и даже я умерю свою гордость перед этой божественной скромностью! Да, вы достойны трона, и я хотел бы иметь второй, чтобы разместить там вас.

— Сир! — вскрикнула я, закрывая ему рот ладонью, — никогда не забывайте о той, которая разделяет с вами ваш!

— Ну что ж, — ответил он, — вы повелительница моего сердца и королева всех моих мыслей.

— Увы! Всегда ли я ею буду?

— Да, — сказал он, — всегда!

Через несколько дней после этого по приказу короля устроили великолепные конные состязания на площадке напротив Тюильри. Для зрителей устроили амфитеатр, для дам — навес из шелка . Появились все самые красивые женщины двора в несравненных нарядах и украшениях. Там было сразу три королевы: г-жа королева-мать, молодая королева и королева Англии, которая постаралась на время забыть о своей скорби. Утром я получила колье с изысканными изумрудами с запиской «Королеве праздника». Когда дамы разместились, королевские скрипачи заиграли вступительную мелодию, и состязающиеся выехали за ограду площадки. В пяти группах было по четыре всадника. Король прибыл первым, во главе Римлян. Как только он появился, все встали в знак уважения к нему, да и чтобы получше его рассмотреть. Он ехал на белом коне в богатой сбруе, который, судя по тому, как он двигал головой, догадывался о той великой чести, которая была ему оказана. Король три раза объехал площадку, приветствуя дам. На втором круге он остановился, будто ища кого-то, и, заметив меня в толпе, где я спряталась, подал мне наш условный знак. 

Вторым появился Месье, брат короля; он командовал персами. Все в один голос говорили о богатстве их нарядов, удивительной красоте Месье и ловкости, с которой он обращался со своим скакуном. Но, несмотря на все это, дамы предпочли ему короля.

Затем показались принц Конде во главе турков, его сын герцог Энгиенский с индийцами и герцог де Гиз — с американцами. 

Никак не могли решить, кто же из последних был достоин всеобщего восхищения, такими разными они были. Однако многие взгляды были обращены все же на герцога де Гиз, внука Меченого. Его происхождение, как и его любовные приключения, его увлечения, его дуэли, его неудачи делали его предметом всех разговоров, таким странным и несовременным он казался. Когда он ехал рядом с Великим Конде, кто-то воскликнул: «Вот герои басни и истории!»

Игры продолжались часть дня. Король победил два раза, затем удалился. Приз достался графу де Со, сыну герцога Ледигьер, который получил его из рук королевы-матери.

Вечером мы поехали к королеве; там ставили интермедию. Этот род рассказов или диалогов, перемежающихся с танцами, придумал молодой камердинер короля по имени Белло. Этот молодой человек освоил искусство смешивать множество развлечений в этих маленьких сочинениях, очень мило написанных в стихах, и к тому же пригодных для изображения секретов влюбленных без их искажения. Ему рассказывали, чтó можно дать увидеть, и в соответствии с этим он сочинял интермедию. Все вместе составляло развлечение, где находилось что-то и для сердца, и для ума. Мадам, любившая тонкости аллегорического жанра, увлеклась этим, а вместе с ней и король. Наконец никто больше не пользовался таким вниманием короля и Мадам, как Белло. 

В интермедии, о которой я говорю и которая была заказана Его Величеством, было три персонажа: Тирсис, влюбленный в пастушку Климену; Климена, отвечавшая на его чувства; но, столь же застенчивая, сколь и влюбленная, на людях она избегала взглядов своего прекрасного пастуха. Тирсис, чтобы успокоить ее, говорил ей, что будет ухаживать за кокетливой Араминтой, и таким образом обманет ревнивцев и завистников. В конце он просил у своей пастушки дать обещание не беспокоиться об этой ненастоящей любви.

Как видно, эта сюжетная канва была из числа самых прозрачных, тем более что Мадам играла роль Араминты, а король — Тирсиса. Для полного соответствия истине я должна была исполнить роль Климены, но ее играла г-жа де Валентенуа. Тем не менее, все разгадали загадку; и Мадам, которая уже имела некоторые подозрения, теперь ясно все поняла. С этого вечера она уехала совсем рассерженной. Король это заметил; но, уже устав притворяться, он решил о ней не беспокоиться. Что до меня — я боялась последствий, которые это могло иметь: вы увидите, была ли я права. 

Через несколько дней после этого королева-мать вызвала меня к себе. Этот приказ был настолько неожиданным, что я колебалась, стоит ли туда идти, не поговорив сперва с королем. Однако пришло следующее послание, и столь требовательное, что я не могла не подчиниться. Я нашла королеву-мать в ее сумрачных покоях, а рядом с ней была Мадам. Я похолодела от ее взгляда. В нем горел мстительный огонь, которого я не могла вынести; я прошла вперед, опустив голову, ни жива ни мертва от страха.

— А вот и вы, милочка, — сказала мне королева. — Знаете ли вы, чего от вас хотят?

— Нет, мадам, — ответила я, — но я жду ваших приказов, чтобы повиноваться.

— Ах, какая покорность! — воскликнула Мадам, — и как это восхитительно!

— Тем лучше, что она покорна, — продолжила королева, — нам не нужно будет повторять одно и то же. Вы ведь понимаете, мадмуазель, что вы не можете жить во дворце.

— Но, мадам, — вскрикнула я, — откуда…

— Вы все знаете, — перебила она меня, — по крайней мере вы ведь не хотите, чтобы во Франции было две королевы.

Я чуть не упала в обморок, пораженная этим обращением и мерзким коварством Мадам, которая использовала имя королевы для своей мести. Я посмотрела на нее — она сияла от радости.

— Итак, решено, — повторила королева, поднимаясь, чтобы пройти в другую комнату, — вы вернетесь туда, откуда приехали, госпожа де Шуази вас отвезет… И все-таки не забудьте поблагодарить Мадам за ее доброту к вам.

— Нет, нет, — возразила Мадам, — пусть просто уедет, от остального я ее освобождаю.

И тут они повернулись ко мне спинами.

Я вернулась к себе, растерянная, обезумевшая: «Изгнана! Изгнана с позором! А мой дядя!.. моя бедная мать!.. Боже мой!» 

Этот день был страшен, я плакала, кричала, вздыхала, а потом, как безумная, ходила по комнате и говорила со всеми вещами, что были вокруг меня, будто прощаясь с ними или обращаясь к ним с просьбами о помощи; потом я вдруг останавливалась и с новой силой принималась рыдать. Я представляла себе мать, упрекающую меня в бесчестье, и я была у ее ног, просила у нее прощения, умоляла не проклинать меня. Иногда мне вспоминался образ короля; и отчаяние, в которое я приходила от мысли о том, что покидаю его навсегда, было страшнее всего остального. 

Он пришел к вечеру: усталость победила мою боль, и я больше не плакала; но он увидел мои покрасневшие глаза и спросил, в чем дело. Сперва я хотела тут же все ему рассказать, потому что его вид вернул меня к жизни; но мысль о грядущем раздоре сдержала меня. Я предвидела его ярость, его гнев на Мадам, возможно, даже на его мать; я боялась, как бы слухи об этом не дошли до самой королевы; а себя я видела в центре всего этого как причину ссор и скандалов. Я содрогнулась от этой мысли и замолчала. Взбудораженный каким-то ревнивым подозрением, король настаивал; я не хотела говорить. Тогда ярость его перешла все границы; он, вспылив, даже угрожал мне; но я по-прежнему молчала, и он ушел.

Так я осталась одна, совсем одна. Даже тот, кому я все отдала, покинул меня! Этот последний удар пробудил во мне остатки рассудка. Вдруг я вспомнила о нашем давнем договоре, том, что мы заключили после нашей первой, но такой милой ссоры, — не засыпать, прежде чем мы помиримся и напишем друг другу. Эта мысль немного ободрила меня, и я ждала письма от короля. Увы! Пробыло полночь, потом час, а письма так и не было; я ждала всю ночь, но ничего не получила. К наступлению дня я потеряла голову; я упала на колени перед окном и крикнула: «Мне не осталось ничего, кроме Бога, — отдадимся же воле Его». Я собрала в узелок некоторые свои вещи, и, сбегая по лестницам, быстро добралась до двери на улицу. Там я увидела добрую старушку, направлявшуюся к реке:

— Добрая женщина, — сказала я ей, — нет ли где-то здесь дороги в Шайо?

— Есть, — ответила она, — и я иду в ту сторону.

— Тогда пойдемте вместе, вы меня этим очень обяжете. Держите, примите эти вещи.

— Бог воздаст вам, сударыня, — сказала мне она, — вот день, который хорошо начался.

— Да, — продолжила я, — и пусть Бог услышит вас!

Мы вместе дошли до Шайо; там она показала мне монастырь сестер Святой Марии, и я оставила ее.

Я какое-то время ждала в приемной; наконец решетка открылась, и показалась привратница. Я попросила у нее встречи с настоятельницей. Она сказала, что они отдыхают, что нельзя увидеть ни мать-настоятельницу, ни кого-то еще. «Ради Бога!» — взмолилась я, — «не отказывайте мне, скажите настоятельнице, что к ней пришла скорбящая, которая хочет постричься в монахини».

Сестра-привратница ушла, и я осталась в приемной, сидя на деревянной скамейке.

Прошло больше часа, а она все еще не вернулась. Тогда смутное уныние охватило меня; я окинула взглядом окружавшие меня темные стены и задумалась, где же еще в этом мире мне искать убежища, если даже здесь я не могу его найти. Господь — свидетель тому, что ни печаль, ни бедность этого дома не пугали меня. Я бы охотно оставила свою молодость и весь мир ради покоя в этом маленьком монастыре; и жертва, на которую готова сейчас, была принесена еще тогда. Увы! Я больше двух часов просидела в этой убогой приемной, не отводя взгляда от решетки, которая все не открывалась. Господь, без сомнения, не хотел принять меня, он заготовил для меня более тяжелые испытания. Наконец, расстроенная и обессилевшая, потому что усталость и голод утомили меня, я понемногу начала терять сознание и в конце концов упала на каменный пол, холодная и почти бездыханная.