Джулио Мазарини

ЧАСТЬ II.

СЛУЖБА ФРАНЦИИ

.

«Я присоединился к кардиналу инстинктивно, даже прежде, чем понял из опыта, что он великий человек»

Жюль Мазарен

.

10 Государственные финансы, частная инициатива

.

Независимо от специфических причин, заключающихся в людях или сообществах, основной причиной всех бунтов и восстаний были финансы. Государство находилось на грани банкротства. В 1639 году Бюльон предупреждал Ришелье, что «traitants (откупщики) покинули нас» и что существует опасность всеобщего налогового бойкота: «народ не будет платить или старые, или новые налоги». Он спровоцировал инвентаризацию церковного имущества. Опасаясь галликанизма и разрушения своей независимости, церковь встала в решительную оборону. На ассамблее духовенства[1] в феврале 1641 года правительство потребовало от церкви предоставить ему 7 миллионов ливров, церковь согласилась немногим более чем на половину требуемой суммы. Однако этого было мало. В августе 1641 года Бутилье, единственный суперинтендант финансов после смерти Бюльона предыдущей зимой, отметил влияние отказов двух ведущих финансистов: «Наши налоговые подрядчики едва могут найти кредит». В Амстердаме Лопес, агент Ришелье, был вынужден предложить самые высокие проценты, чтобы привлечь осторожного голландского инвестора[2]. Правительство оказалось поймано в ловушку острой необходимости финансировать войну в то время, как собственная финансовая система государства могла работать с относительной эффективностью только в условиях мирного времени.

Содержание армии Бернарда Саксен-Веймарского в промежуток между 1635 и 1639 годами стоило короне примерно 4 миллиона ливров в год, при этом собственные французские войска стоили еще дороже. В общей сложности военные расходы этих и последующих лет на содержание армий находились в пределах 35 миллионов в год. Армии были не только самыми большими потребителями – их дисциплина и верность часто зависела от своевременности и регулярности платежей. Давление было безжалостным. Теперь система могла существовать только, как признавал Бутилье, если правительство, поочередно запугивая и подкупая, работало с «менялами, которые в действительности были пользующимися дурной славой ростовщиками… Расследование против них было бы оправдано с точки зрения норм высокой морали и соблюдения законности, но мы вынуждены их терпеть; они делают плохие вещи в Риме, чтобы избежать еще худших». Эти его слова относились к ведению финансовых дел при Ришелье и даже больше - они не утратили своей актуальности и в течение следующих двадцати лет. И все же у системы, основанной в течение двух последних столетий на принципе, в соответствии с которым король имел право обложить своих подданных налогом без согласия[3], по современным ей стандартам, сложности управленческого аппарата и опытности персонала был определенный потенциал (как впоследствии это ясно показал Кольбер), чтобы производить доход, способный поддерживать претензии великой державы. В столетие, когда государственные деятели, как правило, позволяли своей политике не находиться в зависимости от заранее вычисленного количества средств, находящихся в их распоряжении, это обуславливало легко узнаваемые случаи политических злоупотреблений: от финансовой системы ее владельцы систематически требовали обеспечить больше, чем то, на что она была способна.

Королевская казна полагалась на три главных типа налоговых поступлений: на поступления от прямых налогов, от косвенных налогов и на экстраординарные доходы. Главным прямым налогом была талья, пронизанная исключениями и непоследовательностью, устанавливаемая ежегодно, чтобы поднять общее количество сбора, устанавливаемое советом финансов[4]. В дополнение мог так же быть поднят crues (налог на землю? или сырье?); был так же налог на содержание армии - taillon, а военные времена приносили ненавистный du quartier d'hiver (налог на квартирование солдат зимой). Основным косвенным налогом была габель, налог на соль, который, с его диапазоном оценки и небольшой армией функционеров являлся настоящей жемчужиной финансового режима в его наибольших амбициях и наибольшем гротеске[5]. Остальные косвенные налоги состояли из aides (подати), налогов на торговлю и потребление, в основном на вино и traités, таможенной пошлины, взимавшейся обычно на границе государства, но иногда и между некоторыми провинциями. За сбор тальи в пределах généralité (финансового округа) отвечал trésoriers[6] (казначей), в пределах élection (финансово-податного округа) – élu (выборный). Продажность должностей делала неизбежными (чтобы оправдать ее стоимость) фаворитизм и растраты. А у основания всей этой пирамиды чиновников стоял несчастный коллектор, избиравшийся деревней, который мог закончить свою жизнь в тюрьме, если не мог собрать требуемую сумму.

Косвенные налоги сдавались в аренду traitants (откупщикам), которые обязывались управлять ими и платить за эту привилегию определенную сумму. Эти же лица, как правило, были вовлечены в контракты traités, через которые правительство поднимало свои «экстраординарные» доходы, продавая rentes (ренты) или должности. Это старое слово, обозначая проценты к уплате rentier (рантье), символизирует целую систему, с помощью которой корона смогла прогрессивно пополнять казну за счет все более и более растущих процентов. За 22 года с 1620 по 1644 через affaires extraordinaires (экстраординарные дела) было привлечено порядка 700 млн ливров, на которых финансисты в свою очередь заработали порядка 172 миллионов. Рантье оказывались на передовой, когда министр стремился уменьшить или отказать в выплате процентов. То же самое относилось и к держателям должностей, поскольку периодическое возобновление полеты[7] предоставляло суперинтенданту финансов, находящемуся в постоянном поиске денег, соблазн пополнить казну, увеличив требуемую оплату: в 1648 году искушение поступить именно так оказалось фатальным.

Война была основной причиной того, что, начиная с 1635 года, установилось длительное чрезвычайной положение, во время которого главными критериями для оценки введения новых или взимания старых налогов были способности провинции или города заплатить без мятежа. В реальном исчислении за десятилетие с 1630 по 1640 гг косвенные и прямые налоги, взятые вместе, более чем удвоились. Бюльон жаловался, что ему дали невозможную задачу. Он пытался в 1636 году обесценить турский ливр, что могло помочь сделать французскую торговлю более конкурентоспособной, а также снизить стоимость иностранных субсидий. Но недостаток энергии или желания принять на себя ответственность за более далеко идущие реформы, равно как и озабоченность накоплением собственного состояния привели к тому, что Бюльон содействовал развитию мира частной инициативы внутри громадной государственной системы, который Бонни описал как «худший из всех миров: нелогичная и непопулярная система, которая работала к выгоде немногих за счет многих без какой-либо реальной пользы для короны». Создавая большое количество рент, на которых требовалось еще найти покупателей, имея насыщенный рынок должностей, он и его преемники неизбежно сталкивались с необходимостью думать о введении новых налогов, увеличении существующих и убеждении людей давать в долг короне больше. Введение новых налогов было чревато столкновениями с интересами корпораций и, как следствие, бунтами и восстаниями. Увеличение старых налогов упиралось в ситуацию, когда население не могло их заплатить. Займы же влекли в порочный круг неправильных финансов: чем больше сомнительных кредитов у правительства, тем более высокому риску подвергаются финансисты, и тем выше процентная ставка за этот риск, которая в свою очередь вынуждает для покрытия расходов заимствовать еще больше. Опасные, но прибыльные инвестиции в государство увеличивались, вовлекая в себя самых высоких лиц, обычно скрывавшихся за спинами своих агентов или консорциумов, и которые, таким образом, приобретали жизненно важную заинтересованность в устойчивости режима, хотя в противном случае запросто могли находиться в рядах самой ожесточенной оппозиции к нему. Рассматривая институты, которые управляли в этот период Францией, советы, двор, верховные суды, центральные и местные административные элиты, верховный армейский генералитет, а также церковные и дипломатические элиты, Дент (Dent) делает вывод, что приблизительно одна треть этих людей была вовлечена в сделки подобного рода. Это, как найдут впоследствии, является частью действительности, скрытой позади риторики Фронды. Тем временем не существовало никакой уверенности относительно выхода из сложившейся ситуации, которая скорее зависела от квалифицированности и опытности министров даже больше, чем от окончания войны. При этом совершенно очевидно, что продолжение этих трех путей (*война, наращивание долгов и некомпетентность правительства) может привести, посредством банкротства, к революционному стечению обстоятельств.

Министры знали о дефектах системы. Вездесущие призраки мятежа, дезертирства и поражения истрепали министерские нервы и обострили тон корреспонденции. В октябре 1641 года Ришелье писал Бутилье и Сегье: «Если Господа из совета продолжат предоставлять налоговым арендаторам и подрядчикам свободу обсуждать королевские дела согласно их неуемному аппетиту, то беспорядок, подобный тому, который творится в Испании, случится и во Франции». Последним приемом, к которому обратился Ришелье, был налог на продажи или, как его еще называли sol pour livre[8]. Как все косвенные налоги, он был сдан в аренду по норме, которая четко отразила опасения за возможность его сбора; в конечном итоге им оказалось фактически невозможно управлять, главным образом потому, одна часть провинций сохраняла за собой привилегии, которые позволили им требовать освобождения от этого налога, тогда как оставшаяся часть провинций просто отказалась его заплатить. В итоге в феврале 1643 от него пришлось совсем отказаться.

Таким образом, неудобства двойного финансового режима были снова ярко продемонстрированы, однако, и это не вдохновило министров возобновить усилия сделать Францию унитарным государством, отменяя привилегии pays d'états. А помимо политических рисков, с которыми правительство сталкивалось постоянно, существовало беспокойство по поводу целостности системы élections. Некоторые trésoriers (казначеи) были также receveurs (сборщиками) и это делало проверку отчетности бессмысленным делом. В действительности можно было утверждать, что система taille personelle (подушевой тальи) была настолько испорчена, что требовалось заменить ее везде на taille réelle[9] (талью имущественную или реальную). Однако этот процесс был целиком связан с проблемой независимости наиболее отдаленных провинций. Таким образом, главный упор в реформе пришелся на élections (финансово-податные округа), которые передали под контроль интендантов.

Среди наиболее эффективных приемов пополнения казны первое место долго принадлежало продаже королевских должностей. Практика эта была настолько укоренившейся и эксплуатировалась правительством разговорами о ее отмене еще в то время, когда молодой Ришелье защищал свою докторскую. В ней он убеждал, обращаясь к королю, что это 'наносит ущерб Вашей власти и чистоте правосудия', но с тех пор его собственное правительство вводило в среднем должностей на двадцать миллионов ливров в год. Политика Ришелье и его зрелые представления являлись отражением реальности[10]. Инфляция шестнадцатого века обогатила многие буржуазные семьи, с тех пор многие состояния были консолидированы, и практика продажи должностей была способом изымать избыточный капитал, который успел накопиться. Получив привилегии освобождения от налогов и перспективу надежного дохода, буржуа многое выиграли в своем положении, ставить под угрозу которое им совершенно не хотелось. Ришелье зашел далеко в том, с чем они могли молча соглашаться: массовое создание должностей обесценило их и вызвало бунт. Министры признали связь между снижением стандартов среди élus и trésoriers и созданием ненужных должностей. Увеличение правительственного аппарата было далеко не столь конструктивно, как создание Королевской почтовой службы (в 1630) или же столь бесспорно, как учреждение нового парламента в недавно приобретенном Меце: использовались все возможности, чтобы создавать новые должности. Не избегли этого даже традиционные учреждения: было создано 24 новых должности secrétaires du roi (королевских секретарей)[11], а в одной только Chambre des Comptes (Счетной палате) было введено 18 должностей специалистов, 7 контролеров и 10 аудиторов. Во время министерства Мазарини доходы от продажи должностей резко сократились. В связи с уменьшением платежей от pays d'états и провинций, которые были разорены войной и войсками, ему приходилось все более и более полагаться на талью от центральных pays d'élection (на них всегда приходился главный налоговый удар) и на ссуды (*странно, но статистика говорит, что после 1645 года давление на талью было снижено, чтобы снизить риски восстаний, а дефицит финансировался в основном за счет ссуд – это приводит Б.Ф. Поршнев в своей книге «Франция, английская революция и европейская политика в 17 веке»(1970г.)). Были здесь также и политические издержки, связанные с борьбой с Парламентом: расчет был выставлен в 1648 году.

В 1648 Парламент пошел на то, чтобы исключить из членства судов traitants (откупщиков), их агентов, их сыновей и зятьев. Но миры закона и финансов все равно оставались близко сплетенными. И хотя Голландия, владея морской торговлей, показывала путь к наибольшей эффективности, никакое государство семнадцатого столетия не могло финансировать свое существование без участия частной инициативы. Но до тех пор, пока traitants (откупщики) работали торговцами на этом рынке, злоупотребление системой будет сохраняться. Административная революция была только одной частью того, что было необходимо для серьезного реформирования системы; другой частью была длительная необходимость правительства жить в пределах доступных средств: ничего из этого не было возможно при существующих обстоятельствах. Картины идеального располагались впереди, невообразимо далеко от министров, находящихся под жестким прессом; теперь они осторожно пробирались через топкое болото, пытаясь придерживаться только тех маршрутов, которые были им известны и пытаясь справляться с затруднениями по мере их появления. В то время, когда цены были статичны или даже падали, а денежно-кредитный голод возрастал, реальные процентные ставки также росли. Таким образом, будучи пойманной в ловушку суровыми законами рынка, корона была вынуждена изыскивать способы собирать больше денег через налоги. Чем более были опасны сборы, тем больше traitants (откупщиков) требовалось в комиссии. Теперь они двигались от косвенных налогов к прямым.

Чтобы иметь наличные деньги для текущего финансирования правительство сокращало арендные платежи от тальи в обмен на авансы traitants (откупщиков). Числа прекрасно все это показывают: талья и другие прямые налоги, включая и после 1637 года subsistence (снабжение армии зимой продовольствием), утроившись между 1620 и 1642 годами, приблизилась к 55 миллионам ливров. Косвенное налогообложение давало приблизительно 30 миллионов в год. Но эти числа приблизительны, а кроме того, они представляют собой тот номинальный доход, который был заложен в эти налоги в теории. Промежуток между этим и располагаемым доходом, который оставался в руках министров после того, как уплачивались все издержки, комиссии и расходы, начиная с 1630 года устойчиво расширялся, оставляя в окончательном распоряжении казны немногим более одной трети номинального дохода. Доходы от увеличения старых и введения новых налогов в значительной степени уходили на то, чтобы покрывать возраставшие процентные расходы по ссудам и рентам и издержки на сбор самих налогов. Тем временем, планируемые доходы оказывались все более и более ошибочными из-за пассивного сопротивления или, иначе, нищеты многих коммун: некоторые из них могли иметь многолетние долги по налогам. После того, как в 1635-36 гг королевские расходы существенно выросли (из них примерно семьдесят процентов восставляли военные затраты. *тут я перестаю что либо понимать: Губер в своем исследовании пишет, что бюджет первого военного года составил рекордные 205 млн ливров, тогда уровень в указанные 70% бюджета означает, что военные расходы съели из них 140 млн, но Трежер выше пишет, что средний уровень общих расходов на армию составлял примерно 35 млн. ливров в год, что, собственно, сопоставимо с выводами Губера, оценивавшего год военных действий короны в 40-45 млн. ливров. Каким образом эта цифра может стать 70% бюджета, я не знаю, скорее всего, автор ошибается, указывая такой уровень; маловероятно, чтобы война поглощала более половины бюджета, по крайней мере, примерно этот вывод следует из цифр), их уровень на долгое время оказался примерно на 25 миллионов ливров стабильно выше уровня располагаемых доходов. Этот значительный ежегодный дефицит покрывался за счет affaires extraordinaires[12], о которых на деле мало что достоверно можно сказать: известно только, что они включали в себя специальные заимствования, продажи должностей, а так же туда могли входить некоторые traités (соглашения) с финансистами. При этом общая картина чрезвычайно мутна не в последнюю очередь за счет особых расходов, недостатка аудита и разного вида частных сделок, в которые Мазарини был в разное время вовлечен: в целом, грустная картина беспорядка между частными и государственными финансами.

Заключение министров было неутешительно: в данных условиях система не могла быть существенно реформирована. Но оставалась одна область, которая все же могла быть подвергнута реформе: élections (финансово-податные округа) и талья. Интенданты прекрасно знали обо всех злоупотреблениях: и о том, что сеньоры защищали привилегированные коммуны, и о несправедливом распределении налогов внутри деревень. Постановление совета финансов в марте 1640 года заканчивалось фразой: «самые богатые и самые важные жители бросили главное бремя тальи и других налогов на самых бедных и неимущих жителей»[13]. Таким образом, государство осознало, что должно вмешаться в процесс, если желает гарантировать справедливый и эффективный сбор налогов, через собственных агентов. В августе 1642 года Ришелье сделал решающий шаг, с мерой столь радикальной, как и все, за что он пытался браться. Право делать assiette (расчет налога), основную оценку тальи, было передано интендантам. Во многих случаях они так же оказались уполномочены заменять receveurs (сборщиков) агентами traitants (откупщиков). Поддержанные специальными военными отрядами, варьирующимися по размерам от нескольких лучников до группы мушкетеров и легкой кавалерии, достаточными, чтобы навести страх, интенданты рапортовали об успехах. Сбор тальи в реальном выражении немного вырос в период между 1643 и 1648 годами. Но они (*интенданты) находились на самой передовой и были наиболее всего уязвимы для нападений.

В Кодексе Мишо (1629) роль интендантов была формально определена: очевидно, Марийяк видел в них в первую очередь следователей. Взгляды Ришелье на них также претерпели изменения: сначала под воздействием заговоров и восстаний, а потом острой необходимости финансировать войну, пока наконец он не усмотрел в них важный инструмент управления. Интендант был, фактически, окончанием развивающегося тела публичного права, относительно свободный действовать, потому что был ограничен по немного другим причинам, чем raison d'état (государственные интересы), интерпретировавшие условия их полномочий. На протяжении 1630-х годов они стали нормальной, а не случайной частью местных органов власти. 1635 год стал критическим годом в этом процессе: к этому времени стало правилом, что в каждом généralité (финансовом округе) присутствовал интендант. До 1635 года только в семи généralité из двадцати двух непрерывно присутствовали интенданты, после 1635 года только в семи généralité случались времена, когда интенданты отсутствовали. Местные чиновники в иерархии законов и финансов, которые купили или унаследовали свою должность, негодовали на вторжение молодого человека из Парижа, облеченного широкими полномочиями и зачастую весьма произвольными инструкциями своих высоких хозяев. Они (*местные чиновники) были лояльны к своей провинции, городу, парламенту или губернатору. Интендант же был чужаком по своим предпочтениям, идеям и даже стилю. Зачастую их описывали как умных, четких и хорошо осведомленных людей, наполненных тем нетерпеливым духом Парижа, который все еще мог обидеть провинциальных людей.

Очень типично для данного периода то, что ресурсы для реформы были изысканы внутри существующего режима: большинство интендантов принадлежало к maîtres des requêtes, богатым владельцам должностей, обычно происходивших из хорошо известных семей дворянства мантии. Некоторые из них добились этого положения самостоятельно, некоторые были выходцами из семей, которые подвизались на государственной службе: среди таковых были д’Алигр, Моле и Фелипо. Многие из них могли предъявить доказательства знатности различной степени подлинности. Только когда в 1644 разумная мера Мазарини, расширив привилегию знати, к которым уже были причислены все от secrétaires du roi, до maîtres des requêtes, способствовала их широкому распространению в государстве. Система clientèle процветала самым очевидным образом: Сегье был связан с восемью интендантами, Бутилье – с шестью. Обладая зачастую значительными капиталами, связанными с должностью, они отвечали на потребности растущего государства, поскольку оно предлагало им шанс, чтобы выделиться, в то время, когда парламенту запрещалось исполнять любого вида политические роли. С неустанным ростом административного права парламент терял работу в советах. Как выразился один парламентарий: 'гораздо больше дел в мелком правосудии решается  мировыми судьями, чем обычными'. То, что эти maîtres шли на эту опасную и относительно плохо оплачиваемую работу, говорит о растущей привлекательности королевской службы. Облеченные полномочиями короля, они не рисковали, будучи даже невооруженными, и в самых диких провинциях Франции. Донести королевские законы туда, где они отсутствовали, или распоряжения, или даже неподкупность в тепленькие империи локальных финансов – в таких амбициях не было ничего постыдного. Но это была совершенно не легкая работа: находясь между министерским молотком и наковальней местного упорства, интенданты легко могли попасть в забвение или немилость. Но они также могли, как Партичелли Д’Эмери, Сервьен, Ле Телье или Сегье закладывать фундамент для своей последующей министерской карьеры. Значимость для государства иметь в своих советах людей, закаленных в проблемах местного управления в то время, когда постановления зачастую обладали специфическим характером и выпускались в отношении единственной провинции или города, невозможно преувеличить.

Контроль и снабжение войск, а также наблюдение за главнокомандующими оставались главными функциями интендантов. Неизбежно это заводило интендантов и в области гражданской жизни и в столкновения с судебными и финансовыми чиновниками. Абель Сервьен, интендант Гиени в 1628 году, находился в сильной конфронтации с парламентом Бордо, первый президент которого был тогда вызван по этому поводу на прием к королю. Он предстал перед королем, но ненадолго, поскольку король схватил его за воротник и сказал: «На колени, ничтожный человек, перед вашим хозяином». В военных условиях интенданты начали показывать некоторые признаки постоянной организации. В то время как у человека с характером могли быть мысли о том, как выделиться, интенданты в целом представляли собой достаточно однородную группу. Они занимали должность по назначению, а не покупали ее. Короткие поручения, обычно не превышавшие трех лет, держали их все время в переездах. Длительная работа Франсуа де Вильмонта (François de Villemontée) в Пуату с 1631 до 1644 год была редким исключением. Их главной проблемой было находить надежных и честных местных агентов со знанием провинции. Таким образом, со временем появился и закрепился статус subdélégué (субинтенданта). Поскольку интенданты становились все более эффективными и начинали все больше влиять на местные дела, то они постепенно приобретали себе союзников: иногда это были губернатор или генерал, но чаще чиновники ниже рангом, которые помогали вскрывать коррупцию или небрежность. Однако чем более успешными становились интенданты, тем интенсивнее развивалась оппозиция к ним. В особенности этот процесс ускорился тогда, когда финансовая роль интендантов возросла.

Личное указание, которое определяло роль интенданта, позволяло короне давать им дополнительные полномочия, когда того требовала конкретная ситуация, касалось ли это гугенотов Ла-Рошели, снабжения Вальтеллины, парламента Тулузы, монахинь Лудё, каждая из них требовала отдельных инструкций. От интенданта ожидалось, что он будет находчив и безжалостен. Во время восстания кроканов на юго-западе им приходилось использовать поддержку вооруженных сил, чтобы собирать налоги. Таким образом, интенданты получили еще одну роль - роль ответственных за организацию специальных военных акций для этих целей. Это был плохой прецедент, но у правительства Мазарини выбор был невелик, поэтому интендантам, поскольку это у них лучше всего получалось, были оставлены полномочия управлять сбором налогов. Они работали с traitants (откупщиками), налоговыми арендаторами, кстати, по причине освобождения от обязанностей receveurs des tailles (сборщиков тальи), чтобы убедиться, что авансированные суммы будут возобновляться. Унижения, которые терпели прежние чиновники, дискредитирующий вид новых мероприятий, и все более и более зверские методы, которые применяли некоторые из интендантов в своей работе, сделали их такими же ненавистными, как traitants (откупщиков), чьи слишком очевидные состояния делали из них традиционных козлов отпущения за ошибки системы. Реформаторы 1648 требовали отзыва интендантов из провинций и последующую отмену их института. Это была своего рода признанием их успехов, поскольку именно отстранением интендантов  они пытались нанести основной удар по правительству.

Все это готовило почву для манипуляций Партичелли дЭмери, который убеждал Мазарини продолжить ту же рискованную политику, какую проводил его предшественник, как будто будущий кредит был открыт для него до тех пор, пока не будут улажены все дела с Габсбургами. Такое жизнерадостное представление делало недостаточную скидку на тот факт, что новый абсолютизм, вкупе с возмущением новыми налогами и методами Партичелли, объединил разные группы и интересы против общего врага. На высшем уровне предметом ненависти были Партичелли и Мазарини. Но так же это были и интенданты, которые принимали на себя огонь со всех сторон. Они олицетворяли собой нападение на права собственности и низвержение устоявшихся законов. Они воплощали в себе принципы, не новые, но наделенные правительством Ришелье новым смыслом raison d'état (государственных интересов). На них возлагали вину за многочисленные налоговые восстания. Они являлись источником силы для регентши только до тех пор, пока она сохраняла свою власть.

Семья Партичелли на тот момент была не более итальянской, чем тех же Гонди, хотя фамилия уверяла всех в обратном. Партичелли получил нормальное вознаграждение, какое его социальная группа, всегда более мобильная в существующих законных дефинициях, дозволяла богатым: он был сеньором Эмери из Бри. Через свою жену он был связан с важным traitants (откупщиками); другие семейные отношения связывали его с миром государственных чиновников, сначала через семью Кольбера, затем через брак его дочери с Фелипо де Ла Врийером (Phélipeaux de la Vrillière). Он был одним из тех молодых людей, энергичных и находчивых в ведении переговоров и заключении сделок, готовых оборонять свои позиции от генералов и грандов, которых Ришелье нравилось использовать в затруднительных миссиях. В 1629 он был назначен intendant de l'armée (интендантом армии) в Италии, в 1631 он стал intendant des finances (интендантом финансов) в Лангедоке, а в 1633 - послом в Турине. К этому моменту Мазарини знал его уже хорошо, состоя с ним в регулярной переписке. Тем временем Партичелли работал над улучшением своего положения в обществе, покупая земли и строя прекрасный château (шато) в Танле в Бургундии. Смерть Бутилье в 1643 дала Мазарини шанс продвинуть на его место друга и человека проверенных способностей. Он купил за 800 000 ливров новую должность contrôleur-général (генерального контролера) и начал использовать деловые контакты Партичелли для поиска денег для государственной казны. Партичелли не обладал хорошей репутацией ни среди собственных современников, ни среди историков. Он воплощал собой 'кровопийц', мерзких в своей отвратительной погоне за властью traitants (откупщиков). Неуемный в своем собственном преследовании богатства и удовольствий; отвергавший традиции в поисках новых доходов - он представляет собой тип малоприятного человека. Но не он создавал систему, в пределах которой обязан был работать; как не создавали ее ни действительное банкротство 1643 года, ни политика, которая требовала от него изыскать еще больше денег: за первые два года (*по всей видимости – за первые два года регентства) расходы на войну в фактическом выражении выросли.  И его задача состояла лишь в том, чтобы это финансировать.