Джулио Мазарини

ЧАСТЬ I.

ДЖУЛИО МАЗАРИНИ, ПАПСКИЙ ДИПЛОМАТ

.

«Не раздумывай слишком много, иначе не успеешь измениться»

Франческо Барберини

.

.

. 

2. Политика Рима

С 1623 по 1644 год папой был Маффео Барберини, известный под именем Урбана VIII[1]. Особым покровительством у него пользовался его племянник Франческо, который занимал должность вице-канцлера и контролировал четыре аббатства, составлявших основу его большого состояния. Такое облечение, казалось, нарушало запрещения Тридентского собора относительно совместительства и непотизма. Но кардинал Франческо Барберини, эрудит, проницательный покровитель художников, которые использовали свои таланты на службу вере, был немного меланхоличен, трудолюбив, и если и был неловок в политике, зато в личной жизни был безупречен. В отличие от него, его младший брат Антонио, ставший кардиналом в возрасте двадцати лет, другой знатный совместитель, был очарователен и великодушен и представлял собой проблему для своего отца и брата. И, хотя он, в конечном счете, взялся за руководство папской армией в неудачной войне против Пармы (1642), он был лишен стремления к серьезным делам. Его современники только пожимали плечами относительно его истории безумного увлечения известной певицей Леонорой Барони. Потомкам не стоит жаловаться на то, что он был основным управляющим палаццо Барберини. Он способствовал росту популярности оперы и поощрял эксперименты с оборудованием, с которым позже его клиент познакомит французов. Влияние этого привлекательного эстета в папской курии вскоре и начал эксплуатировать Мазарини, найдя в нем более управляемого патрона, чем во Франческо, что, в общем то, ярко иллюстрирует критические недостатки папства в это время.

Римский папа двадцатого века описал Рим словами, которые бы не вызвали неудовольствия у Урбана VIII Барберини: «Ватикан это не только видимое юридическое лицо. Это реализация идеи, проекта, его намерение состоит в том, чтобы объединять человечество... На протяжении веков он говорил о вечном, а не [о том], что является мимолетным… В отличие от греховности других человеческих учреждений, здесь действуют вечные правила…». Именно римское воспитание дало Мазарини те критерии, на которых он в дальнейшем и основывал свою политику: это, прежде всего, стремление к духовной гегемонии и миссия мира. Вполне вероятно также, что он избегал идеализирования папской политики, обусловленной, прежде всего, условиями соглашений с Испанией, исключительной католической державой (после 1580 года включавшей в себя и Португалию), имевшей обширное военное присутствие на территории Италии: верным мечом контрреформации и защитницей христианского мира от турок. Папе пришлось платить довольно высокую цену за сохранение оси Рим-Мадрид. Испанская церковь была самой эффективной в борьбе с ересью, но за это испанская корона контролировала почти все назначения в папской курии. Римский папа не мог позволить себе оспаривать эти требования Испании, поскольку именно она поддерживала во Франции мощное лобби «благочестивых» (dévôt), ультраконсервативных элементов, которые помогали поддерживать тот баланс сил, который французские короли обязаны были уважать[2]. Распространяя свое влияние повсеместно, политика папства была в значительной степени происпанской, в то время как сам характер и задачи папства оставались чрезвычайно итальянскими. И только во время Тридцатилетней войны, со становлением Франции Ришелье, как сильного конкурента Испании, возникли предпосылки к проведению более гибкой политики, политики арбитра между этими двумя странами: это была большая проблема, с которой столкнулся  папа Урбан VIII. То, как он справился с ней, и как его политика повлияла на карьеру Джулио Мазарини, мы еще увидим. Таким образом, существовало определенное различие между словесной риторикой и реальными делами в положении и управлении Папской областью.

Положение верховного понтифика, имеющего власть над католической церковью во всем мире, объединяло в себе еще и положение правителя Папской области в Италии. Простираясь от Адриатики до Средиземноморья, от  Болоньи и Равенны  в пределах ста километров от Неаполя, имея доход, главным образом, от прямых налогов, которые составляли приблизительно три четверти всех папских финансов, эта область была слишком большой, чтобы ее роль была незначительной, но не настолько, чтобы доминировать над всей Италией, не говоря уже о влиянии на государства вне Апеннинского полуострова. Апостольская палата была учебным полигоном для основных государственных официальных лиц, которые управляли провинциями и представляли, в своих обширных полномочиях, абсолютизм папского правительства. Государственные банкиры были широко известны; именно они предоставляли средства для строительства новых крепостей и принятия эффективных мер против пиратов Адриатического моря. Перспективному папскому чиновнику был преподан хороший опыт в искусстве управления государством. Здесь Мазарини столкнулся с тем политическим ландшафтом, знание которого потом пригодилось ему во Франции: существование обширных городских и региональных привилегий, квазинезависимых политических феодальных владений, созданных римскими папами для своих политических клиентов и союзников, наличие автономных городов, таких как Болонья и Орвиетто, и, как и повсюду, процветание продажности и кумовства. Здесь, как и в других государствах, абсолютизм был в плену у высшей аристократии. Это, в свою очередь, порождало потенциальный конфликт между курией и знатными семьями, который обычно решался патримониальными предпочтениями: большинство значительных должностей курии занимали представители благородных семей, которые имели свои интересы в управлении этим государством. И это было не удивительно. Папская область гораздо медленнее, чем другие государство осуществляла собственные реформы, провозглашенные Тридентским собором.

Поскольку в предыдущем столетии Рим был впутан в сложные династические конфликты, особенно между Бурбонами и Габсбургами, требовалась непрерывная и последовательная политика прямого и устойчивого управления государством. Этого точно не обеспечивала система понтификата, поскольку многие римские папы достигали своего поста только к концу жизни, как правило, посвященной дипломатии или управлению государством, из них только Урбан VIII обладал необычайно длинным господством (*21 год – прим. перев); в целом же в семнадцатом столетии сменилось всего 12 римских пап. Каждые выборы приносили сомнительную торговлю в борьбе за превосходство между заинтересованными лицами. И лучшее, и худшее папство демонстрировало особенности, интенсивность лоббирования которых открывали взяточничество и избирательность правительства.

Курия являлась нервным центром этого огромного миссионерско-пропагандистского центра: штаб квартира, состоящая из множества выдержанных, величественных и благочестивых личностей не могла рассматриваться как политический аппарат, но при всем этом без политики там было не обойтись. Чтобы вникнуть, например, в споры между религиозными орденами, особенно иезуитами и доминиканцами[3], или непрерывную конкуренцию в коллегии кардиналов (определенно длительный процесс, который прошел и Джулио Мазарини, желая стать кардиналом), необходимо было войти как в мир тайной политики, отношений патрон-клиент очень близко, поскольку большинство фракций состояло из членов одной семьи, так и в мир непрерывных интриг и махинаций. Это был мир Мазарини: молодой дипломат, как справедливо было бы предположить, обслуживал совершенно конкретные политические интересы. Папа римский, который появлялся из загадочной тайны избирательного процесса, всегда неизбежно стремился выжить, пытаясь соблюдать баланс между группам влияния, которые хотят, прежде всего, контроля над церковью и землями, и доктринальным группам давления, такими, как янсенисты[4], которые стремятся заручиться его поддержкой в продвижении своей идеологии. Все это время политическое значение папства уменьшалось – хотя, возможно, это не было еще так заметно тогда, когда Джулио Мазарини только начал свою службу у Барберини.

Урбан VIII видел папскую задачу в отступлении к краю международной борьбы за власть, хотя не без некоторых энергичных попыток утверждать традиционный церковный авторитет. Он и его семья были основными создателями Roma triumphans (Рима триумфального), духа, воплотившегося в его инаугурации, состоявшейся в соборе Святого Петра в 1626 году. Маффео Барберини был также классическим ученым и поэтом, который сочинял сонеты на латинском и греческом языке и переписывал гимны в римском бревиарии. Неуступчивый в своей власти, даже под политической угрозой церкви, строгий в своих правилах канонизации святых, он был также открыт для новых идей, и не только в архитектуре. Он был инициатором осушения малярийных Понтийских болот. После длительной аудиенции с Галилео Галилеем он не смог заставить себя подписать документ, осуждающий вызов астронома учению церкви. И все же, больше чем любой римский папа периода контрреформации, он мечтал о возрождении средневековых крестовых походов. Его знаменитое учреждение Пропаганда веры (Propaganda Fidei) является одним из памятников его энтузиазму в отношении священной войны. Другой - это пагубная Пармская война, которая исчерпала деньги, собранные на крестовый поход. Последние его годы были мучительны, поскольку он был хорошим человеком, верным своим убеждениям, и он был обречен, умирая, видеть Европу, охваченную войнами, в которых религиозное рвение уступило место светскими целями. Его влияние на молодого дипломата едва ли может быть переоценено. Достижения, парадоксы и окончательное поражение его понтификата предоставляют достаточно материала о Мазарини в тот период.

Карьера в папской дипломатии, казавшаяся энергичному молодому человеку в самом начале такой притягательной, возможно, оказалась слишком вялой и, в конце концов, стала просто мешать его талантам. Фортуна была благосклонна к Джулио: во-первых, тем, что он находился под покровительством семьи Колонна, чьи интересы не были полностью церковными, а во-вторых, тем, что эти же самые Колонна поддержали семью Барберини на выборах папы в 1623 году. Кажется, что в самом начале своего вхождения во власть этот проворный молодой человек, который, возможно, мог бы служить моделью придворного для Кастильоне[5], был одним из фаворитов фортуны. И все же существуют определенные пробелы в нашем знании его карьеры в это время, которые вызваны недостатком достоверных сведений; также возможно, не последнюю роль в этих метаниях сыграла его склонность бродить вокруг, с ясными представлениями только о том, кем он не хотел быть точно: священником или адвокатом; но будучи при этом совершенно уверенным в том, что в нужное время он найдет занятие себе по душе. Тем временем склонность к азартной игре, возможно, мешала ему максимально содействовать интересам дома Колонна, так что в итоге его отец обеспечил ему назначение стать наставником и компаньоном Джироламо Колонны (*имеется в виду, что выхлопотал ему отправку в Испанию в надежде на исправление сына – прим. перев.)

Обучение праву в университете Алькалы было основной причиной их отъезда в Испанию, но оно не занимало там все их время и энергию. Джулио тогда довольно бегло освоил кастильский, за что был много позже рекомендован испаноязычной королеве Франции. Он признавался, что был сражен красотой испанских женщин. Двадцать пять лет спустя французские памфлетисты, искавшие свидетельства его испанских склонностей, представляли в этом гарантированные свидетельства его авантюр. Не то, чтобы молодой Мазарини пытался как-то замаскировать свое пребывание в Испании, которая вообще, в те времена (1620-22)[6] воспринималась, после возобновления войны с голландцами[7], как правая рука Рима: Испания все еще находилась на пике своей славы (época de triumfo), ее армии все еще были непобедимы, а ресурсов, чтобы их поддерживать в форме было еще достаточно. Не было ничего в управлении делами во Франции после смерти Генриха IV в 1610 году, что могло бы составить серьезную оппозицию Испании в тот период или же подвергнуть сомнению объединенные интересы Ватикана и Габсбургов. Возвратившись из Испании, Мазарини нашел, что расположение к нему Филипо Колонны так же хорошо, как и расположение его сына; и действительно, его хорошие манеры и природные склонности как бы гарантировали его постоянство и неизменность в дружеских чувствах. Он знал, как понравиться, и даже возможно, прогнуться, но при этом не унижая себя.

Коннетабль был рад развитию своего сына Джироламо: теперь молодой студент был подготовлен к будущему, которое должно было ожидать римлянина его положения и его связей. В возрасте 23 лет Джироламо был возведен в сан кардинала. Его сестра Анна вышла замуж за племянника папы Урбана Таддео, будущего префекта Рима; заключая этот брак, Колонна надеялся, что этот союз окажется взаимовыгодным для обеих сторон. Мазарини же тем временем продолжил свое обучение: он посещает классы знаменитого юриста Козимо Фидели, без труда защитив степень доктора по каноническому и гражданскому праву, что впоследствии будет верой и правдой служить ему в дипломатии. Как человек, не удовлетворенный академическим положением, он бросал свои взгляды вокруг, желая войти в фешенебельный мир Рима, но который также впоследствии окажется ему тесен. Он занимался управлением домашним хозяйством дома Колонна, явно ища другие возможности, которые могли бы расширить его опыт. И эта возможность скоро появилась. Четвертый сын Колонна Карло предложил ему должность капитана в полку, набранном принцем Палестриной, который должен был присоединиться к испанской армии в Ломбардии.

Задачей Палестрины было присоединиться к армии в защиту Вальтеллины. Эта альпийская долина, расположенная к северу от озера Комо, очень долго была сценой кантональной вражды, отягченной религиозными различиями. Ее важность заключалась в том, что она обеспечивала связь между Габсбургами Испании и Империи, через нее открывался проход, ведущий от Милана до Тироля и Южной Германии, а оттуда – через Империю или дружественные земли – во Фландрию. Граф Фериа, губернатор Милана, без сомнения осознавал важность Вальтеллины, «отказаться от которой – это все равно, что засунуть палку в трахею монархии». Она занимала видное место в стратегии Ришелье: одним из его первых действий по приходу к власти в 1624 году была отправка в долину Вальтеллины французских войск[8]. Вывод войск оттуда в 1626 году оставил мало возможностей для проявления военной доблести молодым капитаном, а в 1627 году его полк был и вовсе расформирован. В любом случае он был превосходным офицером: педантичным и инициативным; но полк, сформированный папой римским для посреднических целей, был бездействующим. Однако этот жизненный опыт не был совсем уж бесплоден. Его вышестоящий офицер, Торквато Конти, использовал Мазарини как посредника, чтобы поддерживать связь между папскими войсками и испанцами Гонсальво де Кордовы. В 1627 году он выдержал свой первый дипломатический экзамен, когда сумел добиться согласия Кордовы на роспуск папских войск. Он выступил перед испанцем среди ночи, терпеливо выслушал его гнев и получил то, что хотели его римские начальники. Они были впечатлены этим успехом.

Еще состоя на гарнизонной службе в Милане, Мазарини знакомится с Джанфраческо Сакетти, апостольским уполномоченным в папской армии. Новый папский нунций назначил Мазарини своим секретарем. Как и во множестве других случаев в его карьере, выбор времени для этого был крайне удачным. Однако нельзя сказать, что это назначение досталось ему полностью только по воле случая, поскольку сам он имел хороший опыт выстраивания связей из случайных встреч таким образом, чтобы они могли служить продвижению его карьеры. Дружба с четырьмя братьями Сакетти[9], членами старой флорентийской семьи, которая была выдвинута папой-флорентийцем на влиятельные позиции, была крайне важна для Мазарини на данном этапе, поскольку даже Колонна были в тот период не способны помочь ему против приверженцев Габсбургов в курии. Джанфранческо работал для восстановления мира в Италии и над исправлением все более и более напряженных отношений между Урбаном VIII и Габсбургами.

Он намеревался наставлять Мазарини в дипломатии. Он так же стремился направить его карьеру в церковное лоно и даже получил для него должность каноника с пенсией; впервые Мазарини узнал финансовую обеспеченность, но он не желал рукоположения и не стремился изменить свой стиль жизни. Он по прежнему оставался элегантным кавалером, ростом пяти футов шести дюймов (*около 170 см – прим. перев.), «всегда одетый по светской моде», обладателем волнистых локонов темно-каштанового цвета, больших блестящих глаз, усов, закрученных вверх по тогдашней моде и маленькой бородки клинышком. Это был модный стиль того времени, который отлично отражен в портрете Карло Колонна кисти Ван Дика[10]. Позже он вспоминал: «Я тогда гораздо больше занимался вниканием в происходившее вокруг, чем фактической работой, которая состояла только в том, чтобы информировать своих патронов обо всем, что случалось в Ломбардии».

Его терпение и осмотрительность были среди тех достоинств, которые убедили Сакетти, который достаточно высоко оценивал своего протеже, поручить ему руководство дипломатической миссией, когда он возвратился в Рим в 1629 году. Мазарини дали полномочия вести переговоры с испанским и французским главнокомандующими Спинолой[11] и Креки[12] соответственно, а так же с Савойей. В конце того же года младший Сакетти, Джулио, кардинал и легат узнал, что Луи XIII вызвал Мазарини в Лион и описал ему тот путь, каким мог бы пойти римский папа и роль, которую мог бы сыграть во всем этом Мазарини: рассмотреть возможность сотрудничества «в направлении переговоров к универсальному миру». Король тогда заявил, что результаты тогда бы «соответствовали нашим пожеланиям; а поскольку это будет зависеть от вас, то я надеюсь, что мир скоро будет в состоянии радоваться величию, которое предназначено Франции и которого римский двор желает и которое является тем, что вы заслуживаете». Рим, очевидно, оценил, что вмешательство Франции в дело о Мантуанском наследстве создало новую ситуацию и требовало новой политики от Ватикана. Испанская решительность заставляла по новому смотреть на французское присутствие в Северной Италии и находить его более желательным, чем в 1624 году после операции Ришелье в Вальтеллине. Акции Мазарини повысились в цене достаточно быстро. Но было ли это именно тем, что он обязан был делать для своих хозяев в Риме?

Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо сначала вернуться от кризиса вокруг Мантуи к событиям в Европе, таким как Богемское восстание 1618 года, которое создало конфликт, который, сливаясь с другими отдельными конфликтами, развился в общий кризис, который продлился до 1648 года[13]. Война, которая принесла смерть, разрушения и страдания многим людям, так же приносила некоторым немногим счастливцам хорошие возможности и известность. Ни про одного человека это не может быть более верным, чем про папского дипломата, который сначала привлек к себе внимание вне Италии своей драматической ролью в Мантуанском деле и кто позже станет ведущим архитектором мира, закончившим всеобщую войну.