Перевод Tristesseroyale

Государственный переворот 24 апреля 1617 года не был осуществлен спонтанно. Заговорщиками было выработано несколько планов захвата власти, ибо молодой король далее не мог выносить создавшееся положение вещей.

То, что настало время предпринимать решительные меры против безраздельной власти четы Кончини, Людовик XIII понял осенью 1616 года после тяжелой болезни, едва не сведшей его в могилу.

11 ноября 1616 года король, еще не оправившийся после болезни, проходил по Большой Галерее в Лувре в сопровождении одного гвардейца, г-на де Матаре, бывшего губернатором Фуа, и еще одного дворянина. Они разговаривали, стоя у окна, когда появился маршал д'Анкр, окруженный сотней придворных, которые оказывали ему истинно королевские почести и жадно ловили каждое его слово. Кончини остановился у другого окна рядом с королем, делая вид, что его не замечает, и не приветствуя его. Король удалился, глубоко уязвленный этой сценой.

Король, терпеливо дожидавшийся своего часа семь лет, понял, что тянуть дальше нельзя. Но что мог предпринять подросток, которому только что исполнилось пятнадцать лет, против своей матери и ее фаворита, которые обладали реальной властью, деньгами и армией? У короля не было ни того, ни другого, ни третьего. В его окружении едва ли можно было найти дюжину верных ему людей. И среди них не было никого, кто был бы способен посоветовать что-то действительно ценное для осуществления захвата власти молодым королем. Все, что мог предложить Люинь, никогда не отличавшийся храбростью, - это бегство.

И вдруг через некоторое время Робер Арно д'Андийи, племянник интенданта финансов Исаака Арно, рекомендует Люиню Клода Гишара Деажана, подчиненного Клода Барбена, генерального контролера финансов, ставленника Кончини. Умный и осторожный Деажан решил перейти на сторону короля, о чем монарху и сообщил его фаворит.

Помимо Люиня и Деажана, в кружок заговорщиков входили Марсийак, граф де Ларошфуко, барон де Моден, бывший троюродным братом Люиню, и некий Луи Тронсон, законник, который позже станет секретарем короля. Эта весьма скромная компания собиралась по вечерам в покоях Люиня, которые находились над королевскими апартаментами с тех пор, как фаворит стал капитаном Лувра. Этим людям король открыл, что не намерен далее терпеть произвол Кончини, и попросил их совета, заметив, что не хотел бы использовать те методы, к которым прибег Генрих III в его борьбе с герцогом де Гизом, ибо не желал начинать свое личное царствование с пролития крови.

Необходимо было усыпить бдительность четы Кончини и королевы-матери, которые, несмотря на всю свою высокомерную уверенность в собственной безопасности, могли заподозрить о том, что в окружении короля что-то назревает. Людовик с удвоенной силой принялся заниматься тем, что королева-мать называла "ребячеством" и что потом даст повод историкам упрекать короля в задержке умственного развития, - играть с солдатами, возводить из земли форты в садах Лувра и охотиться. Вспоминая об этом времени, Людовик говоил: "Я тогда играл в ребенка..." Королеву-мать и Кончини же поступки короля убедили в том, что он и не думает о делах государства; они совешенно успокоились. Гишар Деажан писал: "Он предавался занятиям, далеким от его достоинства и его настроения, чтобы скрыть то, что было у него на сердце, и вел себя так искусно, что никто не смог разгадать его хитрость".

Между тем король задумывает поставить балет "Освобожденный Иерусалим", в котором отчетливо намекает на то, что он решил сбросить ярмо всевластия матери и ее фаворита, но они видят в этом балете только намек на поражение Грандов.

И все-таки Элеанора Галигаи что-то предчувствовала. Она думала о том, чтобы продать свой особняк на улице Турнон и поместье в Лезиньи-ан-Бри, переправить в Италию свои несметные богатства и бежать в родную Тоскану. Она думала добраться водой до Амстердама, и оттуда пересесть на корабль до Флоренции. Кончини тоже стал проявлять беспокойство, которое усилилось после смерти девятилетней дочери Марии 2 января 1617 года.

А между тем заговорщики не могли определиться с выбором средства, которое бы позволило им избавиться от Кончини. Люинь чувствовал себя довольно плохо в шкуре заговорщика и предлагал Людовику под предлогом поездки в Сен-Жермен-ан-Лэ бежать в Руан или Амбуаз, губернатором которого он был, и призвать на помощь дворянство. Людовик отверг это предложение, предполагая, что на его призыв никто не откликнется. Для него лучшим решением было отправиться в армию под каким-либо предлогом и там, посреди войск, под охраной французских гвардейцев и кавалерии г-на де Кюре, призвать к борьбе против узурпаторов его власти.

И вдруг для совершения этого плана предоставляется прекрасный случай, которого Людовик никак не мог ожидать. Правительство королевы-регентши решило, что присутствие короля в армии необходимо для того, чтобы призвать к повиновению герцогов Майенского и Неверского и поднять моральный дух солдат. Отъезд назначили на 1 марта. И тут Людовик сам допустил ошибку. Он не смог скрыть волнения и радости, и Мария Медичи что-то заподозрила. Она начала откладывать дату поездки и, наконец, попросту отменила ее. Кончини же отправил на место военных действий роты французских гвардейцев, охранявших короля, и заменил их своими людьми. Король понял, что над его головой нависла смертельная угроза и что его при таком расположении дел легко могут убить.

Люинь опять предложил мирный способ устранения Кончини. Согласно его плану, епископ Каркассонский должен был убедить королеву-мать отправить Кончини в отставку, указав на его промахи и ошибки. Естественно, это не дало никаких результатов.

Стали искать другой выход. Самым разумным Людовику казалось схватить Кончини и судить перед Парламентом. Но как это реализовать? Кто бы мог арестовать Кончини? У Людовика не было преданных людей, способных осуществить арест. Схватить маршала д'Анкра в его особняке на улице Турнон было невозможно, ибо он был хорошо охраняем. В городе и во дворце он всегда находился в окружении охраны и преданных ему вооруженных до зубов дворян. Деажан предложил схватить его в Лувре, каким-либо образом разлучив Кончини с его охраной. Людовик согласился с условием, что он не будет убит. Теперь нужно было найти человека, который взял бы на себя арест маршала Франции.

Неизвестно, кто предложил воспользоваться услугами Николя де л'Опиталя, маркиза де Витри, капитана второй роты телохранителей короля, губернатора Мо. 1 апреля Люинь провел его к королю, и король ввел его в курс дела. Витри без колебаний согласился на предложение короля, попросив разрешения взять себе в помошники трех верных людей - брата Франсуа дю Алье, своего зятя барона Персана и своего друга Фукероля.

Арест Кончини был весьма опасным предприятием. Заговорщикам нужно было решить, что делать в случае провала, ибо реакция флорентийца была известна заранее. Все участники заговора рисковали головой, включая короля, и он не обманывался насчет того, какое будущее его ждет в случае провала операции.

Люинь, всегда склонявшийся к идее побега, приказал гвардейцам малой и большой конюшен держать наготове лошадей в полночь. Клод Манго, хранитель печати и ставленник Кончини, обеспокоился этими странными ночными передвижениями. Деажан насилу его успокоил, что-то придумав на ходу, и предупредил короля о том, что Люинь так неудачно взял на себя инициативу. Людовик рассердился и воскликнул: "Как он может думать, что король Франции опустится до бегства!"

Маршал д'Анкр, узнав, что в Лувре что-то затевается, быстро выехал из Каена в столицу. 17 апреля он был уже в Париже. Он не скрывал своих угроз в адрес Люиня: "Г-н де Люинь, король на меня косо смотрит, и вы мне за это ответите!" В гневе он угрожал убийством ближайшим к королю людям - Люиню и королевскому врачу Эруару. Ему вторила его супруга: "Люинь, тебе подрежут крылья!"

Медлить было нельзя. Король принял решение немедленно арестовать Кончини и бросить его в Бастилию в ожидании суда.